Молодость - Савелий Леонов

— Поручик Голощак, принять командование ротой! — приказал Гагарин.

Он боялся очередного удара со стороны полка Семенихина, причинявшего корниловцам огромные потери. Этот полк, известный Гагарину по украинским боям, устраивал и здесь, на подступах к Орлу, всевозможные ловушки.

Среди корниловцев, идущих в атаку, раздалась команда:

— Курок на предохранитель!

«Что они там замышляют? — силился понять Гагарин. — Быть может, оставили окопы и отступили? Нет, стреляют. А там что за люди?»

Справа из-за дальнего бугра показалась редкая цепочка пехоты, в которой по серым шинелям и высоким русским папахам не трудно было узнать красноармейцев. Они спешили на соединение с полком Семенихина. Это отступали остатки 55-й дивизии, возглавляемые Севастьяном Пятиалтынным.

На бугор вылетел галопом эскадрон белой кавалерии, размахивая клинками. Отступающие красноармейцы немедленно залегли, треснул дружный залп. Семенихинцы поддержали их огнем пулеметов, заставив конницу повернуть назад.

Гагарин решил стремительным броском перехватить красноармейцев, не успевших присоединиться к полку Семенихина.

— Цепь, бегом! — скомандовал он.

— Ур-р-р-а-а! — и корниловцы с ходу прорвались через первую линию окопов.

Фланговый огонь красных пулеметов производил огромные опустошения в рядах атакующих. Но этого уже никто не замечал: белые озверело лезли вперед, устилая своими трупами землю.

Гагарин услышал громкий голос впереди. На возвышенности, откуда били пулеметы красных, показался широкоплечий человек в серой шинели и крикнул:

— Коммунисты, за мной!

Это был Степан Жердев. Он знал силу оружия, заменявшего в бою недостающий свинец. Лежавшие в резерве роты дружно поднялись и, равняясь на бегу, бросились в контратаку.

Зеленая полоска молодой озими, отделявшая советские роты от корниловцев, с каждой секундой сокращалась.

«Вот она — граница жизни!»—думал Степан.

Он размахнулся и резким движением метнул гранату. Одновременно с ним десятки красноармейцев бросили гранаты в самую гущу белогвардейских цепей.

Оглушенный разрывами, Гагарин потерял в дыму свой батальон. Потом появились отдельные фигуры, еще и еще! Целые шеренги с винтовками наперевес. Но это уже были советские пехотинцы.

Белые дрогнули. Увязая в грязи, они вновь откатились к оврагу.

…От Севастьяна узнали в полку Семенихина о разгроме 55-й дивизии.

— Народу-то полегло из-за этого Лаурица! — говорил Севастьян, перевязывая бинтом простреленную руку. — Из нашего батальона почти никого не осталось. За тем бугром и комбата Пригожина убило…

«Пригожина»? Да это мой ночной попутчик!» — вспомнил Степан.

Из города прискакал связной штаба армии с приказом отходить на северную окраину Орла.

Оказывается, на Орловско-Кромском шоссе потерпела жестокое поражение дивизия, в составе которой дрался полк Семенихина. Враг захватил дивизионный обоз, артиллерию и много пленных. Штаб соединения тоже попал в руки корниловцев и был уничтожен.

Семенихин посмотрел на Степана, сильно прихрамывая, шагнул к нему. И, ничего не сказав, отвернулся.

Началась эвакуация раненых. В сумерках снялись с позиции два батальона.

Степан остался с батальоном Терехова и группой Севастьяна прикрывать отход полка.

От вокзала доносились звуки белогвардейского оркестра. В районе Курских улиц шныряла деникинская конница. По Кромскому шоссе маршировали офицерские колонны, прорвавшие к вечеру оборону на реке Цон, где доблестно дрался рабочий полк Медведева.

Надвигалась ночь, тяжкая и глухая, без единой звездочки в небе.

Глава двадцать третья

Догорал закатный багрянец осени, пошумливая сырым листопадом. Допевали прощальную песню журавли. Низко висело над темным лесом облачное небо, лишь иногда удивляя лучезарно-чистой синевой. Редко гостило в нем солнце, скупое и неприветливое.

С заметной расточительностью убывал день. Людей томила беспросветная копоть ночи. Свежел упругий ветер-сиверка. По утрам серебрилась тонкой резьбой ледяная оправа на ручьях.

Все бесприютней чувствовали себя партизаны в Гагаринской роще. Грустили, мучались без дела, оторванные от большого сурового мира, от родных семей и теплого угла. Приелась однообразная пища, наскучила звериная глухомань.

Фронт отдалился на сто с лишним верст, движение по большакам утихло, и боевые замыслы, что скрепляли дружный коллектив, оказались неосуществимы.

Теперь усиленно работала железная дорога. Круглые сутки оттуда долетали паровозные гудки, слышался тяжелый грохот бегущих поездов.

Настя подолгу смотрела с лесной опушки на красные «пульманы» и груженые платформы белогвардейских эшелонов. Встречала и провожала беспомощным взглядом, отлично зная их назначение… И ей становилось больно и страшно отсиживаться здесь, в лесной чащобе, когда Республика истекала кровью!

Во сне и наяву сопутствовал Насте живой, немеркнущий образ любимого Степана. Женским сердцем угадывала она его страдания в этой битве, которая сотрясала грозовым гулом истерзанный край.

«Милый, научи меня, что делать? — мысленно обращалась она к мужу. — Научи выполнить мой долг!»

Не раз подбиралась Настя близко к станции, выслеживала охрану, вынашивала опасный план внезапного налета… Но какой толк бросаться в огонь, если нет уверенности хоть на несколько часов нарушить пульс вражеской артерии, прервать связь тыла с фронтом? Толпы военщины всегда толклись на путях, не говоря уже о постоянной страже. Нет, надо искать другое решение задачи.

Однажды Настя пришла к Мягкому колодцу и увидела незнакомого мужика в худых лаптях, с недоуздком через плечо. Он пил воду, потный и усталый.

— Плохи наши козыри, молодайка, — сказал он, повернув голову на шорох Настиных шагов, и как бы даже обрадовался случаю выложить перед человеком свое горе. — Без лошади — разве я хозяин?

— А ты, дяденька, чей будешь?

— Из Воротынца! От реки Сосны, почитай, до самого Орла киселя хлебал… Белые в извоз туряли!

— Почему же ты пешком?

— Туда ехал на лошади! Обратно, гляди-ко, парой: левой, да правой… Убили коняшку! Снаряды на передовую линию заставили подвозить — в них и попало. От сбруи вот остался недоуздок, — показал мужик, не считая нужным упомянуть о собственном опасении..

— Сильные там идут бои? — спросила Настя.

— Упаси бог! Земля дыбом встает… Оглохли от грома— каждая кочка стреляет! И, поди-ко, ни одна сторона не может одолеть… Уперлись на месте — и все тут!

— Да ведь Орел белые взяли!

— Орел — особая статья… Изменой доканали! Мост взорвали позади Красной Армии — тогда и пришлось отступить! А взорвал-то жердевский Ефимка Бритяк, чтобы заслужить офицера…

— Откуда ты узнал? — Настя побледнела, губы ее дрожали. — Это правда?

— Люди говорят… Нипочем бы Орел не сдали, если б не измена!

Мужик снова наклонился к воде, встал, поправил на плече недоуздок.

— Так-то, молодайка… Без лошади — какой я, к лешему, хозяин? Опять придется в батраки… Эх, кручина-судьбина, горькая калина! Ну, прощай…

Однако Настя не слышала его последних слов. Шла по лесу без тропинки, в голове стучало горячей кровью:

«Мост! Мост! Мост!»

Ей представилась долина Оки, изломанное железо некогда стройных ферм, упавшее в воду… Бритяк! О, подлый изверг, злое кулацкое семя! Не добила тебя, окаянного, верная пуля! Всюду ты, ядовитая гадюка, жалишь и опять скрываешься неведомо где!

И вдруг Настя вспомнила Крутые Обрывы: каменную пропасть, с хрустальным перезвоном ручья на дне, тоненькую ниточку железнодорожного моста… Зажмурилась и перестала дышать. Драгоценнейшая из находок— смелая идея — ослепила ее, нетерпеливым жарким трепетом наполнила сердце. Вот оно—уязвимое место врага!

Если сумел Ефим Бритяк нанести удар в спину Красной Армии, то неужели партизаны останутся в долгу? Неужели упустят время, струсят, покроют себя позором?

Бессонную ночь провела Настя наедине с крылатыми думами. Они взвивались по-соколиному вольно и дерзко, будоражили душу, звали на подвиг. Не дождавшись рассвета, покинула землянку. Сидела у входа на пеньке, бродила по лесу, стараясь трезво оценить принятое решение, избавить святое, насущное от несбыточной мечты.

Вздрагивал дубняк в чуткой осенней дреме. Завозилась в кустах потревоженная сойка.

Настя разбудила Тимофея… Старик слушал невестку, насупившись. Не понять было: одобряет или хочет возражать? Ни разу с того дня, как из Жердевки передали весть о гибели Степана, не касались его имени в разговоре отец и Настя. Но каждый из них думал о нем все больше, все тревожнее. И сейчас, разговаривая вполголоса, они видели перед собой Степана, которому надо помочь или отомстить за него!