Утраченные звезды - Степан Янченко

— Только митингом беде нашей можно ли помочь? — проговорила женщина, не показывая своего лица из общей массы сидящих. — Соберемся на МИТИНГ, как уже было сколько раз, поговорим и разойдемся каждый сам себе… Мы на митингах выступаем, говорим сами себе, а кот Васька, как говорится, слушает, да ест.

Это была правда, подумала Татьяна Семеновна, но это была обывательская правда, правда тех людей, которые, как страус в песок, прячут в свое маленькое затхлое обывательское болотце свою голову от общественных событий, от окружающей жизни и от всего, что творится над людьми, в том числе и над ними. И делается все не произвольно, не само по себе, не какими-то стихийными силами, а намеренными, заранее задуманными действиями выдвинувшейся над обывательской тиной развращенной группой людей. Этим людям, враз завладевшим всеми рычагами власти, очень выгодно, чтобы обывательское болото пребывало в сонном, невозмутимом равнодушии и безмолвно задыхалось бы в своей страусоподобной обывательской трусости и богобоязненности, помогая тем самым душить вокруг себя все живое и несогласное, протестующее и сопротивляющееся насилию и унижению.

Пока она так обдумывала свои мысли, в разговор встряла сидевшая недалеко молодая женщина с задумчивым выражением на красивом, с тонкими чертами лице, она решительным тоном произнесла в ответ первой женщине.

— Не совсем правы вы, женщина. Конечно, одними митингами наше дело не решишь, да и всякое дело народное не решается на одних митингах. Мы, работники больницы, поэтому с вашей поддержкой собрали более десяти тысяч подписей граждан для спасения больницы, а это — документы для суда будут, чтобы по суду у директора отобрать рабочую, народную больницу. А митинг станет подкреплением наших подписей, чтобы вынести такое решение — отобрать больницу у директора. А потом — о значении митингов. Конечно, ежели на митинги собирается какие-нибудь десятки людей, какой это митинг? Кого он заставит слышать его? А если на митинг соберутся тысячи людей, они заставят слышать их, и ваш кот Васька подавится своей едой.

— Правильно говорите, что надо отобрать у директора больницу, — горячо, с напором вступила в разговор уже немолодая женщина, вообще разговор вели одни женщины, да и большинство пассажиров составляли женщины. — По городу ходят упорные разговоры о том, что директор вознамерился все здания больницы забрать в свои руки и открыть в них свою фабрику по выработке каких-то лекарств, а он станет хозяином этой выгодной фабрики, так как завод он уже довел до банкротства, и он не знает, как его выправить. Вот и ищет новый способ для себя, чтобы поживиться.

Кто-то вставил возмущенным голосом:

— Мало ему трех магазинов и двух десятков торговых палаток на рынке, весь рынок оккупировал в придаток к многотысячной зарплате от завода, так еще фабрику лекарственную надумал устроить на дармовых помещениях. А ведь все эти здания — наши, народные и, глядите вы, захапает, ни рубля не затратив из своих миллионов. Вот — мародер! Ни стыда, ни совести!..

Внутреннее волнение охватило Татьяну Семеновну, когда она уже не могла сдержать себя от желания публично и громко сказать людям о том, что она думает о предмете разговора. Она судорожно сжала руку Петра и, собрав в кулак все свои силы, заговорила:

— Такие люди, как директор Маршенин, не имеют стыда, потому что не имеют совести, они только и ждали свержения Советской власти и социалистического строя, чтобы без всякого торга с народом, обманом прибрать к своим рукам народное добро. Маршенин единолично, считай, завладел государственным заводом и с выгодой для себя распорядился тысячами людских судеб, лишил больше 10 тысяч рабочих и ИТР завода возможности трудиться и жить. Он стал нашим местным капиталистом, вместе с народным производством присвоил наш труд, таким образом, овладел над нами властью, которую употребляет по собственному произволу. Он с наглым вызовом демонстрирует перед нами, что такое частный капитал. И мы увидели, кто такие капиталисты — это корыстные властители жизни простых трудовых людей.

— Он нас образовывает, чтобы мы, наконец, поняли воочию, что такое капитализм вообще, — вставил со своего места Станислав Алешин. Он с веселой улыбкой наблюдал за развернувшейся дискуссией среди пассажиров и был доволен всем происходящим — намерение его удалось: затеять агитационную беседу, разбередить равнодушие и вызвать притягательный интерес к предстоящему митингу в защиту больницы, а по существу к наступлению на частный капитал. Пусть в маленькой, в самой капельной частице, но это будет поворот в сознании людей, уже угнетаемых капиталистом Маршениным.

Своей репликой он не смутил Татьяну Семеновну, она не сбилась с мысли и продолжала:

— Маршенин практически прекратил финансирование больницы и, по сути, довел больницу до того, что она уже шестой месяц не платит медработникам зарплату, в долг брала лекарства и другие лечебные препараты, необходимые для больных, которых сейчас становится все больше. По этой причине больница не может оказывать лечебную помощь, делать операции и вынуждена отправлять больных в другие больницы. Но, по свидетельству больничных работников, около тридцати травмированных и хронически больных скончались из-за неоказания своевременной, или необходимой помощи, — по салону троллейбуса прошумел ропот возмущения.

А женщина, ранее назвавшая себя работницей больницы, поднялась с сидения и, вскинув голову, с покрасневшим лицом громко произнесла:

— Справедливо говорит эта женщина. Я работаю в больнице и подтверждаю сказанное более чем на сто процентов, только вся смертность в больнице получилась не по вине работников больницы — не по вине врачей и медсестер, не по вине самой больницы. Все получилось по вине директора завода и по вине тех, кто навязал нам такую капиталистическую жизнь. Случилось бы такое при Советской власти и социализме, то это было бы сверх чрезвычайное положение, и все были бы подняты на ноги, сами министры бы приехали. А при нынешнем режиме массовая смертность в какой-то больнице кого будет беспокоить, если в стране таким порядком умирает миллион? И если в РОССИИ ежегодно умирает по миллиону человек, так наш директор уже внес и еще внесет свой вклад в то, что через десять лет в стране уменьшится жителей еще на десять миллионов. Так можем мы дальше терпеть такое? — обвела взглядом пассажиров, добавила призывно: — Не можем и не должны! — и стала проталкиваться к выходу — подходила остановка больница. Женщину провожали взглядами понимания, сочувствия и сожаления.

— Вот об этом мы и должны сказать на митинге директору завода и потребовать или финансировать больницу, или передать ее городу на баланс со всеми зданиями и оборудованием, — продолжала, воодушевляясь, Татьяна Семеновна. — Приходите все на митинг. Там мы хоть посмотрим друг на друга, почувствуем нашу общую силу. Ведь мы все разъединены, разбрелись по своим углам, отчего и думаем, что мы беспомощные и ничего будто не можем сделать.

Петр смотрел на жену пылающим взглядом, не прячась от посторонних наблюдений, и почувствовал, что вместе со страстью любви к жене он испытывает нежнейшее и теплейшее чувство гордости за нее, поднявшееся в нем из самой глубины его души. В эти минуты он еще крепче понял, что Татьяна для него является не только любимым, но и самым близким и верным человеком по духу своему.

Она не только его понимает, но и поддерживает его в мыслях и взглядах на жизнь и на события, которые в ней, в жизни, совершаются, а это и есть самое важное для семейного союза, для взаимопонимания. Вот и сейчас она сказала людям то, что он выносил в своих мыслях, и он заговорил будто в подкрепление ее слов:

— Директор бывшего нашего завода Маршенин взял над нами власть экономически и крутит нашими судьбами, как ему заблагорассудится — сокращает производство, увольняет с завода рабочих, необоснованно снижает зарплату, ликвидирует заводские социальные службы. А мы все безропотно сносим, не подозревая, что и у нас есть рычаги нашей народной, рабочей власти, но мы ими не умеем или не желаем пользоваться. Эта наша власть состоит в нашей организованности, в нашей рабочей сплоченности, в классовой солидарности. Эта власть наша будет в нашем общем голосе на выборах, нашим общим требованием на улицах, нашим общим кулаком, который мы должны поднять над головой хозяина, и будет направлена против частного капитала, — он поднял руку, сжал пальцы в кулак, и подержал его над головами соседей, и всем представились сотни, тысячи людских кулаков, лесом вставших на пути угнетения, и ясно было, что их невозможно смести одним махом. — Вот и давайте использовать, применять нашу власть в виде нашей организованности, в виде рабочей, классовой солидарности. Приходите завтра на митинг, испробуем нашу власть, силу нашей организованности. Другой власти у нас, вообще у всех трудовых людей в нынешней России нет, отдали мы свою власть людям, завладевшим народным богатством.