Утраченные звезды - Степан Янченко

Волков встретил их на проходной, провел за ворота, там приостановился и сказал:

— Возле заводоуправления к нам присоединятся еще три товарища из рабочих. Делегация будет представительная, но это не значит, что ее испугается директор… Ни один хозяин капитала, который дает ему богатство и власть, добровольно своего не уступает — имейте это в виду. И ради этого такие люди, как наш директор, страху не имеют и бросаются на посягателей на его капиталы с оскаленными зубами, готовыми вцепиться в горло любому. Вы идете сейчас в бой за общенародное достояние, — и, приостановившись у здания заводоуправления, улыбнулся, затем сделал суровое выражение на лице и добавил: — И за самоутверждение воли рабочего коллектива над хозяином, если не сказать больше, — воли рабочего класса, чего нам всем не хватает вообще в стране — воли рабочего класса… Ну, пойдемте.

В числе троих подошедших были Полехин Мартын Григорьевич и двое незнакомых Петру молодых рабочих — сухопарых, плечистых парней, с добродушными лицами, но с выражением неуклонности в глазах. Они понравились Петру своей внешней надежностью, а лучшей привлекательности для товарищей и не бывает, и Полехин кого попало себе в товарищи не возьмет.

В кабинет к директору Волков как бы для субординации сначала пошел один, подав знак другим побыть в приемной, но через минуту он открыл дверь и позвал всех в кабинет. Они гурьбой вошли в кабинет, теснясь в двойных дверях. Директор навстречу им встал, но не вышел из-за стола, а сумрачно бросил вошедшим в ответ на их приветствие: Здравствуйте, рассаживайтесь, пожалуйста, где кому удобно. Удобство можно было выбрать, но все сели к длинному пустому кабинетному столу на мягкие стулья.

От этого стола директорский письменный стол был отодвинут метра на полтора, и был завален папками с бумагами, бумажными трубчатыми свертками и различными приборами — часы, календарь-калькулятор, две вазы с карандашами и фломастерами, клавиатурная панель от компьютера, а сам компьютер стоял на приставном столике по левую руку и ярко светился и мелькал своими изображениями, о чем-то сигналя хозяину. Стол своей обширностью и массивностью как бы символизировал важность и сложность исполняемой за ним работы, а человек, делающий ее, должен был представлять властного управленца сложным производственным процессом.

Петр быстрым взглядом окинул обширный кабинет. Когда-то, в бытность свою рабочим на советском заводе, он часто приглашался в этот кабинет то на совет рабочих-передовиков, то на совет рабочих-рационализаторов, то на совет инженерно-технического персонала на презентации какой-либо технической новинки, изготовленной по его рационализаторскому предложению, то для получения задания на какое-нибудь новокострукторское особое изготовление, то для получения персонального вознаграждения.

За время его работы на заводе сменилось три директора, а кабинет оставался неизменным. Его интерьер выглядел очень просто и отражал рабочую обстановку, и запах в нем чем-то напоминал цеховой от рабочих спецовок и комбинезонов, здесь в левом углу от двери стоял даже кульман, обращенный доской к центру кабинета. Два длинных стола к стенам были обставлены жесткими стульями, вокруг директорского стола — такие же жесткие стулья. Стены на высоту человеческого роста были облицованы темными полированными деревянными панелями, чтобы меньше затирались затылками и плечами.

Сейчас же кабинет своим интерьером был решительно обновлен с претензией на роскошь, а не на работу, на подчинение, а не на творческие споры, чувствовалось, что и споры здесь не допускались. Мягкие глубокие кресла у свободной стены, мягкая светло-коричневая обивка стен до потолка, толстые ковры по полу — все должно было гасить звуки и волю к сопротивлению. Гостиная какая-то, а не рабочий кабинет, — отметил Петр. — Сколько же сюда ухлопано рабочих рубликов или долларов!

Директор вялым и словно отрешенным взглядом своих темных с поволокой глаз оглядел пришельцев. Это был человек средних лет, с покатыми плечами, длинной шеей, на которой держалась небольшая, круглая вертлявая голова с узким покатым лбом, Лицо у него было тоже круглое, как-то по-юношески наивно веснущатое, на нем лежала тень усталости от напряжения последних суток в связи с аварией на очистных сооружениях завода.

— Ну-с, с чего начнем? — и с язвительной улыбкой обратился к Волкову: — Вы, Евгений Сергеевич, садитесь к моему столу: полагаю, вопросы будут к нам обоим.

Волков не подал виду, как он воспринял замечание директора, и молча переставил свой стул к торцу директорского стола. А от имени присутствующих поднялся главврач Корневой и с решительным видом заговорил:

— Мы с вами, Леонтий Васильевич, не единожды встречались в этом кабинете, где я получал далеко не гостеприимное понимание моего как главврача положения. Больница вами, я не побоюсь этого сказать, доведена до того, к чему вы и вели дело, что сегодня на ней надо вешать замок. Но этого я не могу сделать потому, что больница все же еще стоит, и в нее идут больные люди; ваши рабочие, которым мы, медики, не имеем прав отказать в нашей помощи так, как это сделали вы, полностью прекратив финансирование больницы. И вместе с тем, вы не даете согласие на передачу больницы на баланс городской администрации. Люди, возмутившись вашим поведением, собрали более десяти тысяч подписей с требованием к вам или финансировать больницу как положено, как было раньше, или отдать городу. Вот наши требования, — и он поднял из чемоданчика пачку подписных листов и потряс ими, а глаза его через очки горели гневом.

Директор слушал главврача с кривой улыбкой на тонких губах и глядел на него с выражением наглой издевки и, когда главврач замолчал, спросил так, словно готов и дальше слушать:

— Все? Я знаю эти ваши филькины грамоты, мне показывали это обращение.

— Тем лучше, — мы пришли узнать ваше окончательное решение, — ответил главврач, с гневом сверкая сквозь очки прищуренными глазами.

— Это — не филькины грамоты, господин директор, — возразил один из парней с густыми черными бровями над синевато-серыми глазами, — а всеобщий вопль против издевательского произвола и бесправия.

Директор сверкнул глазами и вскинул голову, ершисто готовый к отражению атаки, но Волков протянул руку по столу в его сторону и предупредительно миролюбиво сказал:

— Нам с вами, Леонтий Васильевич, надо спокойно, вот в присутствии представителей рабочих обсудить положение с больницей и прийти к позитивному решению для ее сохранения.

— Мне кажется, Евгений Сергеевич, что представители рабочих вместе с главврачом пришли защищать позицию рабочих только с одной стороны. Но есть еще главная проблема — жизнь завода, спасение его от банкротства, — он сделал ударение на слове банкротство в расчете на то, что рабочие испугаются угрозы остаться вообще и без завода, и, стало быть, без больницы, то есть без работы и без лечения.

Но директор ошибался, полагая, что рабочие не умеют думать и разбираться в директорских хитростях и маневрах. И об этом ему тотчас сказал Петр Агеевич:

— Не думайте, господин директор, что коль мы рабочие, то такие дуболобые, что не можем понимать главную проблему своей жизни. Она, наша проблема, в том для нас и проявилась, чтобы и при безработице как-то выжить, а больница и помогает нам не вытянуть ноги от прямого мора, который вы, господин директор, и устроили для тысяч рабочих и их семей. И больницу вознамерились прикрыть, чтобы, можно сказать, физически нас придушить. Мы тоже малость разбираемся в ситуациях, которые вы создаете — и за завод вы будете драться и больницу, вернее, то, что от нее останется, прикарманить.

Директор вспыхнул, но, непроизвольно взглянув на Полехина, сдержал себя и лишь со злобой процедил сквозь зубы:

— Много на себя берешь, Золотарев! — Однако сдержанности ему только на это и хватило, и он с ненавистью добавил: — И вообще, какое ты имеешь отношение ко всему, что тут обсуждается, ты, уже не работающий на заводе, влез в делегацию, чтобы злобством заниматься, сбивать людей с толку.

Петр смотрел на директора, как на противника, с которым ему выпало сразиться в моральном поединке, и выйти из этого сражения победителем, глаза его вспыхнули яростным огнем, а руки задрожали от судорожного желания схватить длинную шею директора, сдавить ее с железной силой и выбросить в окно как нечто мерзостное. Это его состояние заметил Полехин и под столом наступил ему на ногу, призывая к выдержке. С другой стороны Петра толкнул своим коленом Костырин, намекая на необходимость спокойного поведения. Петр оглянулся на своих товарищей, тотчас взял себя в руки, поняв, что именно спокойное поведение придает делегации силу. Он спокойно, уверенно ответил директору:

— Мне, господин директор, польстило то, что вы меня помните как рабочего уже негосударственного завода и что есть такой безработный Золотарев Петр. А теперь насчет того, почему я в составе делегации. Потому, что, перестав быть рабочим бывшего своего завода, я все же остаюсь безработным вашего завода, а не безработным вообще, стало быть, я как безработный — ваше произведение, то есть ваших дел рукотворных. А второе, я являюсь держателем акций ОАО Станкомашстрой и по Уставу обязан, а не только имею право, обсуждать дела в акционерном обществе. Ваш завод-то превратился в общество. Вот безработные и уполномочили меня обсудить с вами, что вы надумали делать с нашей больницей. И другое я вам, господин директор, скажу, коль мне пришлось с вами встретиться для чистосердечного разговора. Я в этом кабинете, может, сто или двести раз бывал и меня никто и никогда не про-ты-кал. Правда, тогда кабинет был в ином виде, ну, все равно в этом служебном месте мне никто не тыкал. Так что прошу это иметь в виду, ибо я имею тоже человеческое достоинство и, может, не меньшее вашего.