Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

l:href="#n_440" type="note">[440].

Интересно, что русский переводчик повсюду четко разделяет понятия «Государство» и «Стат»: если первое не вызывает у него сомнений, а само определение sein Land und Leute должно было казаться ему очень близким, поскольку «земля и народ», принадлежащие Государю, и есть «Государство», то русского аналога Form des Staats, как и самого понятия Staat, переводчик не может обнаружить, поэтому всегда дает кальку[441]. В этом же абзаце появляется еще одно важное понятие – «Величество» (Majestät), которому будет суждено привлечь внимание Феофана Прокоповича. Именно «Маестат» он использует для того, чтобы передать латинское понятие суверенной верховной власти, определение которой он берет у Гроция. Однако у Гроция, как отмечалось исследователями [Гурвич 1915: 47], верховная власть обозначена как summa potestas и отличается от Majestas (это только достоинство верховной власти, а не сама эта власть). Прямо в значении «суверенитет» использует Majestas Жан Боден, когда переводит французское souveraineté, а также Трейер.

Поскольку причины «вольности» народов связаны с их историческим развитием, то Трейер полагал, что

те народы которые охоту к войнам и прямой вкус своих вольностей имели <…> и не хотели все бл[а]гоизобретению одного выбранного главного подложить, ниже наследников их от приключившаго случая ожидать <…>, оные ево особливыми примирении (Verträge) окружали, и предудерживали себе разные волности[442], которыми они могли в державствовании мешатися, как сие разные немецкие народы во многих Г[осу]д[а]рствах и правинциах зело свидетелствовали[443].

Другие народы не получили подобного права, поскольку не беспокоились о своих свободах или же вручили власть над собой в те времена, когда еще «не дерзали» говорить. Однако есть и такие народы, которые не имели причины устанавливать «примирения» и «вольности»:

…Некие народы суть неволного смысла, и натура их так мизерна, что некоторые философы об них разсуждали бутто натура их за холопство учредила, таким людям чрез строгие посредствы, яко зверям обузданным быть надлежит, и ради того они себя тому без всякого кондиционна подложили, которой перво скипетр приял, и далее никакого попечения ни о чем не имели; но точию дикое свое житье в благо безопасности препровождали[444].

Читая данный пассаж, Петр понял, кого имеет в виду немецкий профессор. Судя по всему, царь-реформатор решил, что среди народов «неволного смысла» неприлично числить вновь образованный «регулярный» европейский народ. Возможно, это рассуждение и определило необходимость включения договорной концепции в «Правду воли монаршей», где все народы учреждают общества на договорной основе, кроме завоеванных. О них Трейер писал, что они «чрез власть своих неприятелей побеждены, и победитель их был страшным, и нужда их понудила его за своего обладателя признавать, и волю ево яко Уложенье почитать, а не дерзали ево на свою ползу никакими кондиционны окружать»[445]. Впрочем, Трейер предусматривает и случай, когда «некоторая земля так несчастлива стала, что их обладатель манеру Калигула следовал и сказал, чтоб помнить, что он всяческую власть над всяким имеет, и все привилегии, которыми подданные с начала републики владели, опровергнул, всю их правость снял, и основание к деспотскому державствованию приложил»[446]. Таким образом, все народы, не закрепившие свои вольности и привилегии в договорах с сувереном или потерявшие их, оказались в государствах, которые «имянуютца деспотские, абсолютные и отеческие Г[осу]д[а]рствы».

Ключевым для составителя «Правды воли монаршей» оказался 4-й параграф второй главы, где Трейер рассуждает об обязанностях абсолютного монарха:

А где деспотские и абсолютные Г[осу]д[а]рствы (Despotische und absolute Reiche), во оных дела имеют весма иные виды; монарх в таких Г[осу]д[а]рствах ни чрез какие примирении с народом своим не приобязан, но воля ево регламент и уложенье ево подданным есть, по которому им следовати; и что в ево Г[осу]д[а]рстве обретаетца, по бл[а]гоизобретению ево управлятися может; однако ж мнить не надобно бутто Г[осу]д[а]рь в таком Абсолютном Г[осу]д[а]рстве никакого регула кроме своей воли и плезира не имеет; воля ево убо есть регула Г[осу]д[а]рства; а натуральная правда и польза Г[осу]д[а]рства регулы суть воли его; и сии суть границы в которых обладатель себя содержать обязан; в своем Г[осу]д[а]рстве он уставы по своему изволению уставлять может и не должен о том с чины (Ständen) договора иметь или соизволения их ожидать; однако ж ему осматривать надлежит, чтоб уставы натуралной правде и ползе Г[осу]д[а]рства не были противными <…>. Г[осу]д[а]рь, которой Абсолютным Г[осу]д[а]рством державствует, большому ответствованию подлежит, нежели обладатель по фундаментальным уложениям и соизволениям всего народа поступать обязанной; все от учреждения и разсмотрения его зависит, чтоб Г[осу]д[а]рство, которым он по общим уложеньям републики к пользе подданных державствовать должен был, от небрежения ево не разорилось[447].

Как видим, бóльшая часть из перечисленных долженствований монарха вошла в «Правду воли монаршей», за исключением требования обязательного соответствия законодательства абсолютного монарха принципам «натуральной правды», а не только «пользе Государства». Феофан фактически отрицает подобную связь естественного права и «общей пользы» (которая совпадает у него с интересами Государя): для него последняя выше любых прав подданных, поэтому государь может «законно повелевать народу <…> не только все, что к знатной ползе отечества своего потребно, но и все что ему не понравится» [Правда воли монаршей 1722: 36]. Трейер заострил еще один вопрос, решение которого было чрезвычайно близко русскому царю, и хотя он не мог знать о беседе царя с датским послом Вестфаленом в 1715 году[448], но фактически воспроизвел аргументы Петра: «Абсолютный монарх волности не имеет, несмотря на достоинство персоны, такого наследника учредить, которой свою злонравную непотребность конечно Г[осу]д[а]рство в непорядок и крайную притчину произвести [может], а пользу оного остерегати (хотя оной до сущаго своево возраста достиг) не может». Поэтому устранить подобного наследника есть обязанность и долг монарха, руководствующегося только «пользой подданных» и правящего «в таких государствах, где чины (die Stände) никакие власти не имеют, ниже фундаментальные примирении (pacta fundamentalia) с народы приищутся, ниже Г[осу]д[а]рь чрез свою собственную волю сам себе Уложенья (ein Gesetze) не приписывает»[449].

Последняя глава диссертации называется «О лишении принца от наследия и для каких притчин оное чинитца может». Здесь Трейер прямо говорит, что эти причины «двоякие суть, обладатель иногда притчину имеет своего принца сукцессина лишить, либо яко от[е]ц, либо яко Г[осу]д[а]рь и верховнейшая Глава в републике (entweder als Vater oder als Fürst und Oberhaupt in der republique)». Подобное изложение причин полностью совпадает с логикой и структурой «Правды воли монаршей», которая делится в основной части («Резоны или доводы») по тому же принципу на два раздела: «Первыя доводы от разсуждения власти всех обще родителей» [Правда воли монаршей 1722: 3–17] и «Вторыя доводы от разсуждения власти родителей Государей» [Правда воли монаршей 1722: 17–44]. К последней, второй части «Правды» примыкают «Ексемпли, или примеры» [Правда воли монаршей