Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

вышеперечисленные вопросы можно, лишь поместив известные тексты в языковой и понятийный контекст эпохи, выявив аргументацию авторов и распознав в нюансах полемики употребляемые ими европейские концепты.

Основная проблема нашего исследования – происхождение и становление секулярного рационального дискурса в официальном языке российской власти в XVIII веке. В рамках настоящей статьи мы остановимся, во-первых, на том, каким образом происходит дискурсивное преодоление кризиса легитимности, порожденного насильственными действиями власти в отношении наследника престола; во-вторых, на том, как решается проблема принадлежности власти и ее преемственности в рамках политического языка 1720–1760‐х годов. Кризис 1718 года, вызвав к жизни целый ряд проблем, которые невозможно было решить, опираясь на старые практики легитимации, стал, таким образом, ключевым для политической мысли XVIII века. Продуктивным ходом представляется сравнение теоретических обоснований, с помощью которых этот кризис преодолевался в 1722 году, и легитимации низложения монарха в 1762‐м. Это позволит установить, почему через сорок лет понадобились существенные изменения в новом политическом языке российской монархии.

«Сколь далеко обладательская власть распростирается…»

В августе 1718 года европейские газеты с ужасом писали о гибели «московского Царевича» от рук своего отца. Так, журнал «Меркурий исторический и политический», сравнивая деяние Петра с историей Филиппа II и Дона Карлоса, утверждал: «…Il faut convenir qu’une pareille action doit faire horreur aux Siècles à venir» [Mercure 1718: 165]. Маркиз Данжо отметил в своем дневнике 3 августа, что новость о смерти Алексея Петровича стала главной темой для разговоров в Версале и Париже[412]. 27 августа мать регента, герцогиня Елизавета-Шарлотта Орлеанская обсуждала в письме к графине Пфальцской «tragique avanture vom czaarewitz» и утверждала: «Man hatt viel in den Zeittungen, so nicht war ist. Der Czaar ist nicht mehr so barbarisch»[413]. Она считала действия царя справедливыми, ведь Алексей готовил заговор и покушался на жизнь отца [Briefe 1988: 364]. Два месяца спустя она же оправдывала Петра его «диким и зверским воспитанием» (savage et brutal education), но не могла простить ему нарушения слова, данного царевичу при его возвращении в Россию [Correspondance 1857: 176]. Сам Петр пытался опровергнуть слухи и оповещал европейское общественное мнение о деле царевича Алексея немедленной публикацией переводов своих постановлений и дипломатических писем [Пекарский 1862: 426–428]. Европейские дворы еще с января 1718 года пристально следили за происходящей трагедией в семье царя, а газетчики активно дебатировали вопрос о правомочности отстранения «первородного принца» от наследования престола.

Вопрос о праве монарха отстранять от престола своего наследника решил изучить профессор морали и политики Гельмштедтского университета – Готлиб-Самуэль Трейер (Тройер)[414]. Его небольшая диссертация «Рассмотрение вопроса на основании Естественнаго Права: может ли Государь перворожденнаго Принца от наследия державы своей исключить» была анонимно опубликована в 1718 году [Treuer1718]. Вскоре она оказалась в России и удостоилась перевода. Стоящее в заголовке «Untersuchung» («исследование» или «рассмотрение») неизвестный русский переводчик передал как «истязание»[415] в значении «вопрос», «обсуждение»[416]. Видимо, к началу 1720‐х русский перевод «Истязания по натуральной правде» лег на стол Петра I, и эта маленькая книжечка повлекла за собой значительные последствия, о которых Трейер вряд ли мог догадываться.

П. П. Пекарский впервые указал на существование этой книги и определил ее автора по изданию, сохранившемуся в Публичной библиотеке, связав появление этого сочинения в Петербурге с делом царевича Алексея, хотя Трейер прямо не назывался его автором [Пекарский 1862: 428][417]. П. О. Морозов прочел немецкий оригинал и был удивлен близости идей автора к положениям «Правды воли монаршей», однако он отрицал возможное влияние доказательств Трейера на Феофана Прокоповича, поскольку последний не читал на немецком [Морозов 1880: 304–305]. Дж. Крейкрафт впервые заметил, что среди «философов», упоминаемых в предисловии к «Правде», мог быть Трейер [Cracraft 1981: 174][418]. Однако исследователи не знали о существовании русского рукописного перевода книги Трейера, сохранившегося в составе «Библиотеки Петра I»[419]. Возможно, сам перевод не очень удовлетворял царя, который был вообще мало доволен работой русских переводчиков и специально указывал Синоду, чтобы посылаемая им книга Пуфендорфа «не по конец рук переведена была, но дабы внятна и хорошим штилем» [Воскресенский 1945: 148][420].

Когда же книга Трейера оказалась в руках Петра? Перевод не датирован, однако можно с уверенностью говорить, что он, как будет показано ниже, оказал существенное влияние на текст «Правды воли монаршей». Соответственно, датировка «Правды воли монаршей» поможет нам определить и примерное время создания перевода.

«Правда воли монаршей» была составлена по заказу Петра[421] и должна была подкрепить положения Устава о наследии престола 1722 года. Известно, что Феофан отправил первые отпечатанные экземпляры «Правды» царю 7 августа 1722 года [Lentin 1996: 113–114][422], однако одобрение и разрешение к печати последовало только 28 декабря, а книга была напечатана тиражом 1200 экземпляров и стала распространяться уже в 1723 году [Lentin 1996: 65–66, 110–111][423]. Однако среди черновиков указов Петра в фонде «Кабинета Петра I» сохранился рукописный беловой список «Правды воли монаршей»[424], который П. В. Верховской посчитал полностью соответствующим печатному изданию 1722 года [Верховской 1916: 87][425]. Между тем это не так: рукопись не имеет «Предисловия», появившегося в печатном издании, в ней отсутствует послесловие, следующее за историческими и ветхозаветными примерами, а главное, в ней есть определенные разночтения с опубликованным текстом, что явно указывает на то, что это только одна из редакций текста – вероятно, предпоследняя, ставшая основой для последних изменений непосредственно перед публикацией[426]. Самое существенное, что дает нам эта рукопись, – датировка. В ее начале содержится известный пассаж: «Главный устав Императорскаго Величества Петра Великаго Г[осу]д[а]ря нашего милостивейшаго, сего 1722 года февраля __ славно публикованный, от всех чинов народа слышан есть, любовно принят, благодарно похвален, и присягою, или клятвенным обещанием утвержден и заключен»[427]. Пропуск в тексте говорит о том, что устав уже готов, но не опубликован, поэтому переписчик не решается поставить дату.

Отсюда можно заключить, что тексты «Правды воли монаршей» и Устава о наследии престола готовились параллельно и, возможно, должны были быть опубликованы вместе, но текст «Правды» не был принят Петром сразу и оставлен для доработки. О готовности особых «изъяснений» говорит и сам опубликованный текст Устава 1722: «…Есть довольные примеры, о которых, краткости ради времени, ныне здесь не упоминаем, но впредь оные особливо выданы будут в печать» [ПСЗРИ 1830, VI: 496 (№ 3893)]. Таким образом, основной текст «Правды», скорее всего, составлялся в 1721 году и был готов к началу февраля 1722 года, а не к августу, когда Петр получил от Прокоповича печатные экземпляры. Перевод Трейера был известен Петру уже в 1721 году, он предшествовал работе над «Правдой» и, возможно, подтолкнул Петра к составлению Устава о наследии престола. Несомненно, что автор «Правды» находился не только под влиянием идей Трейера. Кроме него, в тексте присутствуют явные отсылки к сочинениям Гуго Гроция,