История Франции - Марк Ферро

уже существенно дальше тех требований, которые были выражены на демонстрации, прошедшей накануне.

Была провозглашена Республика. Чтобы четко противопоставить ее республике 1793 г., были отменены смертная казнь по политическим мотивам и рабовладение, провозглашены мир во всем мире, право на труд и борьба с бедностью; плохое обращение с животными в обществе сделалось преступлением (закон Граммона 1850 г.).

Гуманная и благородная в своем глубинном порыве, воодушевленная романтиками, такими, как Ламартин, Жорж Санд, Виктор Гюго, революция 1848 г. также была осуществлена адвокатами, защитниками прав человека и гражданина; глашатаев этой революции воодушевлял своеобразный мистицизм, которому не было равного в истории, за исключением, быть может, Февральской революции 1917 г. в России.

Однако то, что стало ненасильственной революцией, внезапно приняло новый оборот и уступило место авторитарному, консервативному режиму. Менее чем за один год иллюзии рассеялись, и республиканская идея рухнула, уступив место Второй империи.

Февраль 1848 года. В Парижской ратуше спонтанно формируется правительство с участием избранных оппозиционеров. Его воодушевляют Ламартин и Ледрю-Роллен, «исторический» основатель республиканской партии; к ним примкнули либералы из газеты «Насьональ», ученый-физик Франсуа Араго и близкие к социализму демократы — Арман Марра и Флокон. Чтобы создать противовес этим левым депутатам в парламенте, которые, тем не менее, не утратили связи с рухнувшим режимом, такие демократы, как Александр Ледрю-Роллен, обратились к Луи Блану, борцу за право на труд, и рабочему Александру Альберу, воплощавшему идеи своего класса. Пели «Шляпу долой перед картузом. На колени — перед рабочим».

Это правительство воплощает Вторую республику, оно распоряжается принять в качестве государственного флага не красное знамя, за которое выступали наиболее революционно настроенные депутаты, а — вместе с Ламартином — французский триколор, «объехавший весь мир» и украшенный красным помпоном.

Так друг с другом борются либералы и социалисты, а Ледрю-Роллен и Ламартин воплощают примирение, центр. Но настроение жизнерадостное, сговорчивое. «Поскольку дела были отложены, — рассказывает Гюстав Флобер, — тревога и ротозейство подталкивали всех за пределы своих домов. Небрежность в одежде смягчала социальную разницу, ненависть пряталась, надежды выставлялись напоказ, толпа была безмятежна. Лица освещала радость по поводу завоеванного права. Чувствовалось некое карнавальное веселье, атмосфера бивуака; ничто ни развлекало в первые дни так, как виды Парижа» («Воспитание чувств»).

Но эти первые дни не были долгими.

Каким же образом ситуация успела ухудшиться так быстро?

Начиная с 28 февраля демонстранты стали требовать создания министерства труда, которое гарантировало бы занятость безработным, — поскольку их количество не переставало расти начиная с экономического кризиса 1847 г.[127] Экзальтация манифестантов, ожидавших установления социализма, была огромной, — в этот момент социализм означал не национализацию средств производства, а защиту, которую государство обеспечивает трудящимся.

Чтобы изучить и разрешить эту проблему, была создана так называемая «Люксембургская комиссия», руководство которой доверили Луи Блану и Альберу: от них таким образом намеревались избавиться другие, обеспокоенные члены правительства. Что касается практического решения проблемы — т. е. создания Национальных мастерских, — то оно было поручено одному из министров, Александру Мари, который, правда, не особо жаждал выполнять подобное задание, так что мероприятия, в частности земляные работы, не приносили ощутимой пользы и дискредитировали тех, кто их выполнял. Это был провал.

Поскольку следовало пополнять государственную казну, то же самое правительство увеличило прямые налоги на 45 процентов, называемые «45 сантимами» (подразумевалось — с одного франка налога); подобная мера настроила против правительства правый фланг общественного мнения. Другая оплошность состояла в том, что правительство решило расформировать элитные роты бывшей Национальной гвардии — отряды из самых благополучных кварталов, что спровоцировало первую демонстрацию правых, так называемых «медвежьих шапок» (эти головные уборы носили гвардейцы).

Настроение и левых и правых ожесточалось от демонстрации к демонстрации. Предчувствуя, что остальная часть страны не понимает смысла этих парижских состязаний, известный интриган Луи Огюст Бланки потребовал перенесения выборов. Этот человек в черном вызывал страх. «Бледный, харкающий кровью, он спокойно требовал цену — голову Ламартина, предполагая взамен голову своего брата, члена Института Франции[128]. Он выставлял напоказ свое отрепье с сумрачной спесью, носил лишь новую обувь и перчатки, черные, как и все остальное», — писал Виктор Гюго.

Он добился перенесения выборов на наделю.

Хотя Ледрю-Роллен, воплощавший временное правительство, заявил о своем отказе от социализма, этот защитник стабильного порядка, щедрый, однако, когда требовалось предложить планы реформ, слыл демагогом в буржуазных кругах. В результате выборов крайне левые потерпели поражение, и некоторые провалы особенно показательны: неудачу потерпели Бланки, Франсуа Винсен Распай, Этьен Кабе. Появился новый избранник народа: Луи Наполеон Бонапарт.

Разумеется, Национальное собрание вновь провозгласило Республику 4 мая, но лишь ради того, чтобы изгладить из памяти 24 февраля, когда она родилась на баррикадах. Симптом.

Узаконенный подобным образом режим более не допускает кощунственных демонстраций: 15 мая, по случаю Дня независимости Польши, все происходит так, будто потерпевшие поражение на выборах желали вновь собраться с силами и устремиться к февральским надеждам. Публика заполнила здание Национального собрания, революционер Арман Барбес карабкается на трибуну и выкрикивает фамилии, словно приветствует избрание нового временного правительства. Там же Бланки, тут и Блан, и Распай, и Альбер. Вмешиваются силы порядка — и указанные лица арестованы.

Что это? Сигнал к отступлению? Ледрю-Роллен снят с министерского поста, подает в отставку католик Лакордэр, Филипп Бюше отказывается от председательства в Собрании, — и оно достается человеку, который подавил рабочее восстание в Руане. Но искрой, возжигающей пламя гнева, оказывается расформирование Национальных мастерских. Трудящимся предоставляется выбор: или поступление на военную службу, или безработица. «А, месье Араго, — кричит кто-то из манифестантов, — сразу видно, что вы никогда не голодали!»

По сути, возмущение июньских дней представляет собой первый в национальном масштабе случай классовой борьбы — не рабочих против хозяев, вроде лионских ткачей, а бедняков против богачей. Конфликт был ожесточенный, ибо решения новых буржуазных правителей относительно принципов порядка, собственности, свободы столь же основательны, сколь сильна решимость восставших в борьбе за справедливость и счастье.

Если не считать того, что безработные, завербованные в Национальную гвардию, стреляли в