Фрейд - Питер Гай

По мере того как исследователи человеческой природы совершенствовали свои методы и пересматривали гипотезы, недостатки «Тотема и табу» становились все заметнее – но только не для Фрейда и его самых некритически настроенных последователей. Специалисты в области антропологии культуры продемонстрировали, что, хотя некоторые тотемические племена практикуют ритуал жертвенной тотемной трапезы, у большинства такого обычая нет. То, что Робертсон-Смит считал сутью тотемизма, оказалось исключением. Кроме того, предположение Дарвина и других о первобытной группе, во главе которой стоял полигамный и властный самец, не подтверждалось последующими исследованиями, особенно исследованиями высших приматов, результаты которых были недоступны Фрейду во время работы над «Тотемом и табу». Волнующее описание мэтром кровавого бунта сыновей против отца становилось все более неправдоподобным.

Все это казалось тем более фантастичным, поскольку требовало теоретического обоснования того, что современная биология решительно отвергала. Когда Фрейд писал «Тотем и табу», некоторые ответственные исследователи человеческой природы все еще были готовы поверить, что приобретенные характеристики могут генетически передаваться из поколения в поколение. В 1913 году генетика как наука находилась в зачаточном состоянии и могла принимать различные гипотезы о природе наследственности. Сам Дарвин, отпускавший по поводу теорий Ламарка язвительные замечания, отдавал дань ламаркизму, предполагая возможность наследования приобретенных черт. Но, несмотря на тот факт, что Фрейд мог законно опираться на сохраняющийся, хотя и пошатнувшийся авторитет данной доктрины, он оставался предан ей – отчасти из-за своей веры в то, что она поможет завершить теоретическую структуру психоанализа.

Ирония тут в том, что для аргументации мэтру историческая достоверность первичного преступления была не так уж важна. Чувство вины может вызывать менее экзотический и более приемлемый с научной точки зрения механизм. Невротики, как указывал сам Фрейд в «Тотеме и табу», фантазируют об эдиповых убийствах, но никогда их не совершают. Если бы основатель психоанализа захотел применить это клиническое наблюдение к истории первичного преступления, как он применял другие знания, полученные в результате работы с пациентами, то мог бы предвосхитить и разоружить всю яростную критику, которая обрушится на «Тотем и табу». Излагая свою удивительную историю не как факт, а как фантазию, которая на протяжении столетий терзала молодых людей, конфликтующих с родителями, он мог бы отказаться от своего ламаркистского тезиса. Универсальности семейного опыта, острого соперничества и смешанных чувств – другими словами, вездесущего эдипова комплекса – было бы достаточно для постоянного воспроизведения чувства вины и встраивания их в теорию психики Фрейда[175]. В конце 90-х годов XIX века переход от действительности к фантазии уберег мэтра от абсурдности теории совращения как причины невроза. Но теперь, несмотря на то что он не был уверен в своих предположениях и добросовестно приводил доводы против них, основатель психоанализа не отступал: вначале было дело! Не придавал устойчивости умозрительной конструкции Фрейда и тот факт, что его рассказ о происхождении чувства вины удивительно напоминал, как сие ни странно, христианскую доктрину первородного греха.

Такое упрямство явно контрастирует с первоначальными сомнениями Фрейда, не говоря уже о его научном идеале. От специалистов он ждал сотрудничества; мэтр хватался за их аргументы, когда они соответствовали его собственным, а в противном случае отвергал их. Летом 1912 года Фрейд писал Ференци, что нашел убедительные подтверждения своей «тотемной гипотезы» в книге Робертсон-Смита о религии семитов. Он опасался, что Фрэзер и другие авторитетные авторы не примут его ответы на загадки тотема и табу, но это не поколебало уверенность мэтра в тех выводах. к которым он уже пришел, – ни теперь, ни позже[176]. Практически не подлежит сомнению, что его упорство имеет тот же психологический источник, что и первоначальные сомнения. Первые читатели книги именно это и подозревали: и Джонс, и Ференци указывали Фрейду на вероятность того, что мучительные сомнения, которые он выражал после публикации «Тотема и табу», могли не просто быть естественным беспокойством автора, а иметь глубокие личные корни. Оба прочитали гранки книги, и оба были убеждены в ее величии. «Мы предположили, что он в своем воображении пережил все, что описывал в книге, – пишет Джонс, – и что его радость есть воплощение волнения от убийства и поедания отца, а сомнения были всего лишь его реакцией». Фрейд склонялся к тому, чтобы согласиться с этим внутренним элементом психоанализа, но не желал пересматривать свой тезис. В «Толковании сновидений», объяснял мэтр Джонсу, он описал лишь желание убить отца, а в «Тотеме и табу» – реальное отцеубийство: «Переход от желания к действию – это большой шаг». Естественно, этот шаг сам Фрейд не делал, но представление первичного преступления как уникального события, последствия которого бессмертны, а не как распространенной, типичной для человека фантазии позволило ему сохранить некоторую дистанцию с собственными эдиповыми чувствами к отцу. Это дало основателю психоанализа возможность взывать к оправданию, которое рациональный мир дарует действительно невиновным, совершившим отцеубийство лишь в собственном воображении. С точки зрения самого Фрейда, отрицавшего рациональность мира, это довольно жалкая попытка избежать ужасных последствий своей эдиповой агрессии.

Таким образом, независимо от объективной ценности попытки основателя психоанализа найти основы религии в эдиповом комплексе, вполне вероятно, что определенные импульсы, обусловившие аргументацию в «Тотеме и табу», исходили из глубин его психики. В некоторых отношениях книга представляет собой очередной раунд его никогда не прекращавшейся борьбы с отцом – Якобом Фрейдом. Кроме того, это был эпизод уклонения от не менее живучих чувств к матери – Амалии Фрейд. Показательно, что в своей реконструкции мэтр практически не упоминает о ней, хотя этнографический материал, указывающий на фантазии поедания матери, еще богаче, чем тот, что указывает на поедание отца. Маленький Арпад, о котором Фрейду рассказал Ференци и которого он использовал в качестве примера в «Тотеме и табу», хотел съесть «вареную мать»: «Нужно положить мою мать в кастрюлю и приготовить, и тогда будет вареная мать, и я смогу ее съесть», но мэтр предпочел игнорировать этот факт. Тем не менее, подобно другим работам Зигмунда Фрейда, «Тотем и табу» эффективно транслировал его самые глубинные конфликты и личные ссоры в материал для научных исследований.

Модель психики

Фрейд считал свои прикладные работы в сфере искусства, литературы и доисторических времен не только приятными, но и полезными, даже важными. Они должны были подтвердить его взгляд на себя как на исследователя, который первым описал неприветливую, загадочную область, ставившую в тупик и разочаровывавшую его предшественников. Однако интеллектуальные экскурсы основателя психоанализа не были отступлениями или отклонениями от не менее важной теоретической работы. Увлечения подпитывали друг друга. Истории болезни привели Фрейда к вопросам культуры, а размышления о литературном творчестве вернули к эдипову комплексу. Таким образом, несмотря на все разнообразие тем того периода, у него никогда не ослабевало внимание к тому, что мэтр считал своей главной задачей: усовершенствовать модель психики. Сам того не сознавая, Фрейд уже делал пробные шаги в направлении пересмотра этой модели.

Среди всех теоретических работ, опубликованных в период с 1908 по 1914 год, особого внимания требуют три – о характере, об основных принципах психики и о нарциссизме. Первые две статьи очень короткие, третью тоже не назовешь длинной, однако лаконизм ни в коей мере не может служить показателем их значимости. В работе «Характер и анальная эротика» Фрейд отталкивается от клинического опыта, чтобы выдвинуть некоторые общие гипотезы о формировании характера. Он предположил некую внутреннюю связь экскрементов, денег и невроза навязчивости еще в 1897 году. По прошествии 10 лет основатель психоанализа писал Юнгу, что пациенты, получающие удовольствие от сдерживания фекалий, обычно обладают такими чертами характера, как аккуратность, бережливость и упрямство. Все вместе эти черты, «в сущности, вытеснение анальной эротики». В описании болезни «человека с крысами» Фрейд дополнил этот список. Теперь же, в статье о характере, отмеченном анальной эротикой, он, опираясь на богатый материал своей психоаналитической практики, решил обобщить свое предположение. В теории психоанализа характер определяется как сочетание устойчивых черт, однако эта упорядоченная группа не обязательно подразумевает неизменное состояние покоя. Будучи собранием фиксаций, к которым привязал человека его жизненный опыт, характер зачастую способствует внутренним конфликтам, а не их разрешению[177]. Вопрос, который особенно интересовал Фрейда и который он исследовал в «Трех очерках по теории сексуальности» три года назад, состоял в том, какую роль эти черты играют в создании того, что он вскоре назовет «Я». Подобно другим статьям тех лет, «Характер и анальная эротика» предлагает как резюме давно вынашиваемых идей, так и перспективы их пересмотра.