Фрейд - Питер Гай

На страницах «Тотема и табу» можно найти многочисленные свидетельства битв, которые в то время вел Фрейд и которые находили отклик в его прошлом опыте, сознательном и бессознательном. Всю жизнь он увлекался культурной антропологией и археологией, и книга изобилует археологическими метафорами. Шлиман, реализовавший во взрослом возрасте детские фантазии, был одним из немногих людей, которым по-настоящему завидовал Фрейд, а самого себя он видел как Шлимана в области психики. По завершении тяжелого труда основатель психоанализа погрузился в «послеродовую депрессию», схожую с той, которую пережил после выхода в свет «Толкования сновидений». Фрейд начал сомневаться в верности своих выводов, что было явным признаком глубокой эмоциональной вовлеченности. К счастью, вознаграждения в виде аплодисментов его верных сторонников долго ждать не пришлось. Одобрение Ференци и Джонса, писал Фрейд в конце июня, стало «…первыми дивидендами удовольствия, которые я получаю после завершения работы». Когда Абрахам сообщил о том, что наслаждался «Тотемом» и Фрейд полностью убедил его, мэтр незамедлительно ответил нескрываемой благодарностью: «Ваш вердикт по поводу «Тотема» был для меня особенно важен, поскольку после завершения работы у меня наступил период сомнений в его ценности. Но комментарии Ференци, Джонса, Закса и Ранка были аналогичными вашим, и поэтому уверенность постепенно вернулась ко мне». Публикуя, как он сам признавал, научные фантазии, Фрейд особенно приветствовал попытку Абрахама подкрепить его работу фактами, дополнениями, умозаключениями. Он писал Абрахаму, что готов к гадким атакам, но не позволит им расстроить его. Неизвестно, в какой степени это было восстановленное спокойствие, а в какой бравада.

Интеллектуальное наследие «Тотема и табу» впечатляет. Оно лишь немного потускнело – от времени и постоянного усложнения родственных дисциплин, которые стали для Фрейда источником самых необычных идей. Основатель психоанализа сам признавал, что основным стимулом к его исследованиям оказались «неаналитический» труд Вильгельма Вундта Völkerpsychologie, а также работы психоаналитиков цюрихской школы – Юнга, Риклина и других. Тем не менее он с некоторой гордостью отмечал не только пользу этих работ, но и несогласие с ними. Кроме того, Фрейд опирался на труды Джеймса Фрэзера, чрезвычайно плодовитого специалиста в области древних и редких религий, на работы выдающегося английского исследователя Библии Уильяма Робертсон-Смита, посвященные тотемной трапезе, а также на эволюционную антропологию великого Эдварда Бернетта Тайлора[174], не говоря уж о Чарльзе Дарвине с его яркими гипотезами о первобытном социальном состоянии человека.

Р.Р. Маретт, первый британский антрополог, откликнувшийся на английское издание «Тотема и табу» в начале 1920 года, назвал сию теорию ненаучной. Фрейд нашел данную характеристику довольно остроумной и не без удовольствия принял ее. «Маретт, критик T&T, – писал он Джонсу, – имеет полное право сказать, что психоанализ оставляет антропологию со всеми своими проблемами, которые уже существовали, поскольку отвергает решения, предлагаемые психоанализом. Прими он их, его мнение было бы другим». Однако высказывание Маретта о ненаучной теории, считал Фрейд, совсем неплохая шутка: «Этот человек умен, только ему не хватает воображения». В чем в чем, а в недостатке воображения самого Фрейда обвинить никто бы не взялся, особенно после «Тотема и табу». Впрочем, смелость у основателя психоанализа сочеталась с благоразумием. В 1921 году он отметил, что лишь развил гипотезу, существующую «как и многие другие, с помощью которых исследователи доисторического времени пытаются осветить темноту глубочайшей древности». Конечно, прибавил мэтр уже с большей уверенностью, «этой гипотезе должно быть лестно, если она оказывается пригодной привнести связность и понимание во все новые области».

Фрейд не строил свои аргументы только на обширных неаналитических свидетельствах. Без своего лечебного опыта, без самоанализа и психоаналитических теорий он никогда бы не написал «Тотем и табу». Над книгой также витает призрак Шребера, поскольку в той истории болезни типичного параноика основатель психоанализа исследовал отношение людей к их богам как производную отношения к отцам. «Тотем и табу», как говорит Фрейд Юнгу, представляет собой синтез. В нем сплетены гипотезы из таких областей, как антропология, этнография, биология, история религии – и психоанализ. Подзаголовок книги говорит сам за себя – «Некоторые соответствия в душевной жизни дикарей и невротиков». Первый из очерков, самый короткий, посвященный страху инцеста, охватывает широкий круг объектов, от меланезийцев и представителей племени банту до мальчиков в эдиповой фазе и страдающих неврозом женщин из социума, к которому принадлежал сам Зигмунд Фрейд. Во втором очерке рассматриваются теории в области антропологии культуры и фиксируется связь табу и амбивалентности с навязчивыми установками и запретами, которые Фрейд наблюдал у своих пациентов. Третий очерк исследует связь анимизма, который в то время большинство специалистов считали предшественником религии, с магическим мышлением, а затем связывает оба явления с детской верой во всемогущество мыслей. Здесь, как и во всей работе «Тотем и табу», мэтр выходит за пределы договора, который заключил с читателями, снабдив книгу подзаголовком. Ему интересно не только соответствие между тем, что он называл примитивным и невротическим мышлением, – основатель психоанализа желал понять, каким образом примитивное мышление может пролить свет даже на нормальное. И на историю… Фрейд пришел к выводу, что мышление «дикарей» явственно обнаруживает то, что психоаналитику приходится распознавать в своих пациентах и, наблюдая за окружающим миром, во всех остальных: давление желаний на мышление и чисто практическое происхождение всей психической деятельности.

Все это достаточно умозрительно, однако в четвертом, наиболее длинном из всех очерков, где Фрейд переходит от табу к тотему, он приступает к своей самой оригинальной идее. Его критики считали эту идею безрассудной, вроде рокового полета Икара, но для мэтра она если и была необычной, то совсем не страшной. Ведь тотемы тоже относятся к табу – это священные объекты. Для историков культуры они имеют огромное значение, поскольку драматизируют то, что Фрейд уже исследовал в первом очерке, – страх инцеста. Самое главное из священных ограничений у племен, практикующих тотемизм, заключается в запрете не только вступать в брак с членами своего клана, но и иметь с ними сексуальные отношения. Это и есть, отмечает Фрейд, «знаменитая и загадочная, связанная с тотемизмом экзогамия».

Краткий обзор современных теорий, объясняющих происхождение тотемизма, содержит признание достижений предшественников, но после экскурса в гипотезы Дарвина и Робертсон-Смита объяснение самого Фрейда возвращается к психоаналитической кушетке. Дарвин предположил, что первобытные люди жили небольшими группами, в каждой из которых доминировал самый сильный и ревнивый самец. Робертсон-Смит выдвинул гипотезу, что важным элементом любого тотемизма является ритуальное жертвоприношение, после которого тотемное животное съедают. Применяя сравнительный метод, характерный для его теоретических построений, Фрейд связал эти ничем не подтвержденные и крайне ненадежные догадки с фобиями животных у страдающих неврозом детей, а затем вывел на сцену эдипов комплекс, который до поры до времени скрывался за кулисами. В его интерпретации маленький Ганс, умный и милый пятилетний мальчик, который боялся лошадей и имел глубокий внутренний конфликт с отцом, стал промежуточном звеном между Веной начала ХХ века и отдаленными и туманными эпохами в прошлом человечества. К своему излюбленному примеру Фрейд прибавил еще двух юных пациентов: боявшегося собак мальчика, которого изучал русский психоаналитик М. Вульф, и маленького Арпада, отождествлявшего себя с курами и одновременно любившего смотреть, как их режут, – об этом случае ему рассказал Ференци. Поведение этих больных детей помогло мэтру истолковать тотемное животное как олицетворение отца. Такая интерпретация позволяла основателю психоанализа сделать вывод о высокой вероятности, что вся «тотемистическая система возникла из условий эдипова комплекса, подобно фобии животных маленького Ганса и перверсии маленького Арпада».

Жертвенная трапеза, утверждал Фрейд, является важным средством укрепления социальных связей. Принося в жертву тотем, символ одной крови с людьми, которые его едят, клан подтверждает свою веру в бога и свое единство с ним. Это коллективный акт, двойственный по своей сути: умерщвление тотемного животного есть повод для скорби, которая сменяется радостью. И действительно, следующий за ритуальным убийством праздник, буйное, ничем не сдерживаемое веселье – странный, но необходимый придаток скорби. Теперь, на этой стадии рассуждений, мэтра уже ничто не могло остановить. Он был готов предложить свою историческую реконструкцию.