Фрейд - Питер Гай

Фрейд мог гордиться и даже немного хвастаться своей способностью к самокритике, но перспективы психоаналитического толкования культуры вызывали у него эйфорию. Он был убежден, что его следующая работа должна быть посвящена именно этой теме. В 1913 году, суммируя разъяснительную работу, которую уже проделал психоанализ за пределами кабинета врача, основатель движения очертил амбициозную программу будущих завоеваний. Психоанализ, утверждал он, способен пролить свет на происхождение религии и морали, юриспруденции и философии. Теперь вся история культуры ждет человека, который интерпретирует ее с точки зрения психоанализа[161].

Некоторые статьи Фрейда по прикладному психоанализу представляли собой краткие, ограниченные экскурсы в области, в которых он не являлся специалистом. Фрейд понимал, что он не археолог и не историк, не филолог и не юрист. Однако, отмечал мэтр довольно резко и в то же время с некоторым удовлетворением, специалисты в смежных дисциплинах из невежества или скромности, похоже, не хотят извлекать пользу из открытий, которые предлагают им психоаналитики. Их сопротивление было таким же сильным, как сопротивление психиатрического истеблишмента, но оно давало Фрейду желанную свободу маневра и позволяло такую роскошь, как умозрительный, зачастую игривый тон.

Зигмунд Фрейд никогда не сомневался, что умный человек, который выведет последствия психоанализа для культуры, – это он сам. Но ему было приятно видеть среди присоединившихся к нему психоаналитиков других прогрессивных людей. Долгое время размышлениями о психоанализе культуры наслаждался Юнг – особенно оккультных явлений, словно удовлетворял чувственный аппетит. В начале весны 1910 года он признался Фрейду, что позволяет себе «буквально аутоэротическое наслаждение своими мифологическими снами». Он так стремился раскрыть тайны мистицизма «при помощи ключа теории либидо», что Фрейд просил Юнга своевременно вернуться к неврозам. «Это, – сочувственно прибавлял он, – наше отечество, где мы в первую очередь должны выстроить укрепления против всего и всех». Несмотря на весь свой интерес к приложениям психоанализа, Фрейд настаивал, что главное – прежде всего.

Карл Абрахам и Отто Ранк, хотя и не такие мистики, как Юнг, испытывали едва ли меньшее волнение. В 1911-м Абрахам опубликовал маленькую монографию с психоанализом личности рано умершего итальянского художника конца XIX века Джованни Сегантини, известность которому принесли мистические сцены с крестьянами. Абрахам гордился своей новаторской работой и в следующем году внес еще один вклад в приложение психоанализа – статью о египетском фараоне Аменхотепе IV, известном реформаторе религии, о котором впоследствии напишет Фрейд в своей книге о Моисее и монотеизме[162]. В то же время Ранк, всеядный читатель и поверхностный автор, пытался распределить свое внимание между изучением психологии художника, мотива инцеста в литературе и мифов, окружающих рождение героя.

В 1912 году Ранк вместе с Гансом Заксом основал журнал Imago, который, как указывалось в подзаголовке, специализировался на применении психоанализа в культурологии. Фрейд сообщал Джонсу, что первоначально этот новый журнал, «совсем не медицинский», должен был называться «Эрос и Психея». Название, на котором в конечном счете остановились издатели, было данью литературе. Оно недвусмысленно отсылало к недавно вышедшему роману Imago швейцарского поэта Карла Шпиттелера, в котором в форме туманной любовной истории прославлялась сила бессознательного. Фрейд поначалу беспокоился, что Imago, несмотря на то что его будут издавать «два умных и честных парня», ждет «не такая простая судьба, как другие печатные органы». Его тревога оказалась необоснованной. Дела у Imago, как писал Фрейд в июне 1912 года, шли на удивление хорошо. Число подписчиков – 230, в основном из Германии, – казалось ему в высшей степени удовлетворительным, хотя мэтра беспокоило отсутствие интереса в Вене. Все психоаналитики выражали желание сотрудничать с издателями, и не последним из авторов журнала был сам Фрейд. Он руководил «двумя умными и честными парнями» и присылал им некоторые из своих самых смелых исследовательских статей.

Не связанные с медициной работы близкого круга основателя психоанализа открывали возможность для взаимных комплиментов и поздравлений. Фрейд приветствовал весомый вклад Джонса в успех Imago исследованием о символическом значении соли. Джонс сообщал Абрахаму, что прочитал его «очаровательное исследование» личности Сегантини с величайшим интересом, а Абрахам, со своей стороны, прочитал «Тотем и табу» Фрейда дважды, со все возрастающим удовольствием. Следует признать, что некоторые описания болезней художников и поэтов, выполненные венскими психоаналитиками, были наивными и небрежными, что иногда вызывало явное раздражение мэтра. Однако и качественное, и неумелое приложение психоанализа к другим областям с самого начала являлось коллективным предприятием. Фрейд считал этот всеобщий интерес уместным, но ему не требовались импульсы извне, чтобы уложить культуру на свою кушетку.

Принципов, которыми руководствовался основатель психоанализа во время своих вылазок в область культуры, насчитывалось немного. Заявить о них было легко, но применить трудно: все разрешено, все скрыто и все связано. Психоанализ, как полагал Фрейд, выявляет тесные связи между психологическими достижениями индивидуумов и общества, постулируя один и тот же динамический источник у обоих. Главная функция психического механизма состоит в том, чтобы избавить человека от напряжения, которое создают в нем его желания. Облегчение находится – отчасти – в извлечении удовольствия из внешнего мира или каком-то другом способе избавиться от неудовлетворенных желаний. Таким образом, психоаналитическое исследование искусства или литературы должно быть, подобно исследованию невроза, поиском тайных желаний, как удовлетворенных, так и неудовлетворенных.

Вооруженный такими довольно простыми принципами, Зигмунд Фрейд путешествовал среди высших достижений культуры, этих привилегированных порождений психики, покрывающих безбрежное пространство. Но во всех его исследованиях главное место принадлежало психоанализу. Для основателя движения имело значение не столько то, что он мог узнать из истории искусства, лингвистики и остальных областей, но то, что они могут почерпнуть у него. Фрейд ступал на незнакомую территорию как завоеватель, а не как проситель[163]. Его статья о Леонардо была, как мы уже видели, экспериментом в области биографии и в то же самое время психоаналитическим исследованием происхождения гомосексуальности и механизма вытеснения. В этом смысле работа о Леонардо стала примером всех остальных его экскурсов в анализ культуры. Как выразился сам мэтр, психоанализ всегда оставался для него отечеством.

Фрейд получал огромное удовольствие от подобных экскурсов, но психоаналитическая увлеченность объектами культуры была не просто отдыхом во время отпуска, способом занять свободное время. Оттенок навязчивости, очевидный в его подходе к историям болезни и теоретическим исследованиям, также проявляется в размышлениях об искусстве и литературе. Как мы видели, основатель психоанализа рассматривал загадку Леонардо и еще более удивительные головоломки, заданные ему Шребером, как свои навязчивые состояния, подобные многим другим, которые следует удовлетворить и от которых нужно избавиться. Загадки «Короля Лира» и «Моисея» работы Микеланджело преследовали его с неменьшей силой. Всю жизнь Фрейд ощущал настоятельную потребность раскрывать секреты. Когда в 1909 году Эрнест Джонс прислал ему свою статью об эдиповом комплексе Гамлета, мэтр проявил к ней живейший интерес. Работа Джонса представляла собой подробные комментарии к знаменитому фрагменту из его собственных «Толкований сновидений», где говорилось о чувстве вины, возникшем у принца Датского из-за любви к матери и ненависти к отцу. Мэтр с гордостью вспоминал об этих строках: «Когда я записал то, что казалось мне ответом на загадку, то не стал отдельно исследовать литературу о Гамлете, но я знал, к каким результатам пришли наши немецкие писатели, и видел, что даже Гёте ошибся». Фрейд находил огромное, не очень понятное иностранцу удовольствие в том, что он превзошел самого великого Гёте.

Другими словами, серьезные и увлеченные исследования основателя психоанализа не в полной мере определялись свободным выбором. В июне 1912 года в преддверии продолжительных летних каникул он писал Абрахаму: «…в настоящее время моя умственная деятельность ограничилась бы правкой четвертого издания моей «[Психопатологии] Обыденной жизни», если бы мне вдруг не пришло в голову, что в основе начальной сцены в «Лире», суда Париса и выбора ларцов в «Венецианском купце» лежит один и тот же мотив, который я теперь обязан проследить». Обязан проследить – ни больше ни меньше. Неудивительно, что Фрейд описывал ход своих размышлений в терминах, которые больше подходят для страданий. «Меня сегодня мучает, – писал мэтр Ференци весной 1911 года, – тайна трагедийной школы, которая явно не выдержит психоанализа». Этот загадочный намек так и остался намеком, и мы, возможно, никогда не узнаем, какую школу трагедии основатель психоанализа имел в виду. На сей раз, несмотря на мучения, он не разгадал эту загадку с помощью напряженной интеллектуальной работы. Но в целом самые сильные интересы Фрейда подозрительно напоминали навязчивое, неразрешенное напряжение. «Я начал изучать «Макбета», который давно мучил меня, – писал основатель психоанализа Ференци в 1914 году, – но пока не нашел решения». Фрейд не раз отмечал, что лучше всего ему работается при неважном самочувствии, но о чем он умалчивал, так это о том, что необходимое для работы нездоровье, по крайней мере отчасти, являлось проявлением мыслей, искавших выхода в словах.