Антиохийский и Иерусалимский патриархаты в политике Российской империи. 1830-е – начало XX века - Михаил Ильич Якушев

– бриллиантовую панагию (71, л. 78—79об; 72, л. 82– 83об; 69, л. 179-179об: 74, л. 272-272об). Казалось, что после этого греческое и армянское духовенство, правильно воспринявшее сигнал Петербурга, прекратит споры. Однако вскоре междоусобица Святогробского и Армянского монастырей возобновилась, причем конфликтовавшие стороны, исходя из чисто конъюнктурных соображений, попеременно применяли тактику заключения временных союзов с францисканцами.

Император Николай I не раз заявлял о своем недовольстве тем, что иерусалимские и александрийские предстоятели проживали не при своих патриарших престолах, а в Стамбуле, на канонической территории Константинопольского патриарха, от позиции которого во многом зависело, согласится ли Порта выдать разрешительный фирман для «гостивших» в османской столице патриархов или нет. Такое положение вещей принижало их статус по сравнению с рум миллет баши и нарушало базовый церковный принцип автокефальности православных патриархов и их равенства между собой (735, кн. II, с. 326). Вот почему императорские посланники в Константинополе и российский консул в Бейруте настойчиво пытались убеждать Иерусалимских патриархов (сначала Афанасия, затем Кирилла) вернуться в Иерусалим на кафедру Св. Иакова (89, л. 272—275об). В финансовом отношении пребывание патриарха с «причетом» (свитой) в столице обходилось святогробской казне в 300 тыс. пиастров в год, тогда как в Иерусалиме, как полагали в Петербурге, издержки на содержание патриарха и его свиты были бы значительно меньше. К тому же двухвековое отсутствие патриархов в Иерусалиме способствовало падению дисциплины в святогробской среде (31, л. 136–141). В донесениях в Константинополь К.М. Базили жаловался на трудность общения с греческим духовенством: «Всего хуже то, что наместники никогда не говорят нет (подчеркнуто рукой Базили. – М.Я.), во всем согласны, все обещают, а решительно ничего не делают. Самую тяжкую сторону моих обязанностей составляют сношения с духовенством, особенно иерусалимским. Наместники несравненно превосходят и Пашей, и Эффендиев (османских чиновников. – М.Я.) изворотливостью и тонкостями Азиятской дипломатии. Я бы мог, наконец, заглушить в себе чувство Христианина и гражданина, строго ограничиться сферою моих Консульских дел; но и тут в отношении поклонников они не исполняют своих обязанностей, освященных письменными условиями» (43, л. 356—357об).

По сведениям российского консула, еще до его прибытия в Яффу в тамошнем российском вице-консульстве под управлением Г.И. Мостраса служил драгоман по фамилии Петрашевский, который был отозван из Палестины по просьбе греческого духовенства, недовольного тем, что драгоман был католического вероисповедания (94, л. 52—54об)59. Учитывая этот инцидент, К.М. Базили приходилось принимать во внимание подозрительное отношение и частую смену настроений святогробской братии в отношении российского консульского присутствия. Греческие монахи испытывали ревность и недовольство к русским пришельцам из-за Дружелюбного отношения к ним православных арабов. Неприятным сюрпризом для Базили стало резкое изменение поведения в отношении к себе со стороны своего близкого друга архиепископа Лиддского Кирилла после того, как тот был избран и утвержден новым патриархом Иерусалимским на Святогробском престоле60. «Надо ладить с этими господами, – писал Базили в Константинополь в 1846 г., – но если все ладишь, так они воображают, что их боишься. Если по милости Божией и по милосердию Министерства и мне удастся быть вскоре отозванным, то Патриарх объявит всем, что он сам просил о том нашего Государя. Ваше Превосходительство советуете мне быть к Патриарху приветливым; смею Вас уверить, что я более чем приветлив; но для человека, который еще в омуте первых восторгов власти, и упоен лестию, другаго средства нет, чтобы ладить с ним всегда, как разве во всем с ним соглашаться; этаго я не могу и по совести и по долгу службы» (там же, л. 52—4об). Примечательно, что эти строки генеральный консул писал не в официальном донесении или рапорте, а в частном письме, видимо, чтобы о нем не узнали по официальным каналам коллеги в Министерстве иностранных дел и не произошло утечки информации в Правительствующий синод, а оттуда – святогробцам. Аналогичными соображениями Базили руководствовался при написании своей книги, в которой он не стал откровенничать относительно того, как непросто складывались у него отношения с греческим духовенством.

Укрепление прямых связей Петербурга с «Матерью всех Церквей» в Иерусалиме усиливало зависть и раздражение Фанара в османской столице. По древнему обычаю Иерусалимской церкви, еще при жизни патриарх Иерусалимский с согласия рум миллет баши мог назначать себе преемника, причем это решение было священно для всех святогробцев. Таким образом патриархи сохраняли преемственность власти и церковной политики, не позволяя святогробским монахам посягать на непререкаемый авторитет первоиерарха, оставлявшего кафедру только со смертью. Это правило В.Н. Хитрово называл «наследственностью патриархов» (634, т. 2, с. 357).

По утверждению Н.Ф. Каптерева, незадолго до смерти Афанасий отрекся от патриаршества в пользу Иерофея и составил формальное завещание с изъявлением своей последней воли в отношении преемника. Документ был скреплен свидетельской подписью Вселенского патриарха Германа IV (1842–1845, 1852–1853 гг.), от которой тот впоследствии отказался (593, с. 637). К.М. Базили, свидетель и непосредственный участник событий, описывает этот случай несколько иначе. Избрание патриархом Афанасием Иерофея себе в преемники, «яко воспитанника своего монастыря», было с одобрением воспринято святогробцами, поскольку выбор лица вне круга святогробской братии был чреват «пагубным смущением и неприличными последствиями» (76, л. 8—8об). О своем решении Афанасий извещал архиепископа Иерофея Фаворского в грамоте от 22 ноября 1838 г., в которой он нарек его «законным преемником» Иерусалимского престола в результате успешной службы святогробского архиепископа в России и благосклонного к нему отношения Святейшего правительствующего синода61. В конце 1844 г., когда тяжело больной патриарх Афанасий уже находился при смерти, российский генеральный консул через своего «секретного гонца» поторопил патриарших наместников в Иерусалиме составить «надлежащие акты» для канонической передачи власти «нареченному преемнику» (77, л. 19—20об).

16 декабря 1844 г. патриарх Афанасий скончался в османской столице, и Вселенский патриарх перенес чин его отпевания из церкви Иерусалимского подворья в свой патриарший храм в Фанаре, демонстрируя таким способом Порте и всему миллет-и рум свое главенствующее над Святогробским престолом положение (735, кн. II, с. 327). Тем временем в начале января 1845 г. Святогробское братство поспешно провело в Иерусалиме патриаршие выборы, единогласно избрав патриархом архиепископа Иерофея Фаворского. Новоизбранному патриарху оставалось лишь ожидать своего утверждения в патриаршем сане султанским ираде (76, л. 8—8об). В ответ на решение Иерусалимского синода рейс эфенди с подачи Фанара заявил от имени султана святогробским представителям в столице, что выбор архиепископа Иерофея Фаворского не утвержден «по той причине, что он известен Правительству как преданный России». В то же время святогробцам рекомендовалось, как писал К.М. Базили, «приступить к избранию лругаго липа (подчеркнуто Базили. – М.Я.), и акты, скрепленные местными