Антиохийский и Иерусалимский патриархаты в политике Российской империи. 1830-е – начало XX века - Михаил Ильич Якушев

прочим заметил, что даже иноверный «скипетроносец Оттоманской державы» Махмуд II даровал «из государственной казны тысячу мешков денег» (там же, с. 230). Расчет был точен: после такого византийского экивока на щедрость османского султана трудно было предположить, чтобы православный император мог оставить просьбу патриарха Афанасия без «вспомогания и благодеяния щедрой… десницы и Богохранимаго Его могущества» (там же, с. 230). В том же году Петербургский синод по высочайшему повелению уведомил Иерусалимского патриарха о разрешении «отправить для сего сбора в Россию кого-либо из благонадежных духовных лиц» (там же, с. 231).

К удивлению российской стороны, на следующий год патриарх Афанасий в письме императорскому посланнику в Константинополе Бутеневу (от 15 апреля 1833 г.) уведомил его о решении послать в Россию для «милостинного сбора» в пользу храма Гроба Господня своего представителя архиепископа Иерофея Фаворского без каких-либо предварительных консультаций с Петербургом (там же, с. 232). При этом предполагалось, что направляемый Афанасием архиерей возглавит подворье Гроба Господня в Москве вместо назначенного на этот пост патриархом Афанасием и уже получившего согласие Петербурга иеромонаха Григория37.

Направление патриархом в Москву святогробца в архиерейском сане, да еще без согласования с Петербургом, было негативно встречено в синодальных кругах, так как в этом случае нарушало принцип: «одна епархия – один епископ». Тем не менее, по указу императора Николая I и по ходатайству графа Нессельроде, синодальный обер-прокурор С.Д. Нечаев (1833–1836 гг.) на заседании Святейшего Правительствующего синода объявил об удовлетворении просьбы патриарха Афанасия. При этом Святейший синод в тексте своего определения обратил серьезное внимание на два принципиальных момента в позиции Афанасия: несоответствие «достоинства епископского сана, толико в России уважаемого», с обязанностями управляющего подворьем, а также отсутствие «предварительного сношения с Святейшим Синодом», как того «требовали и прежние примеры, и приличия, по уставам Греко-Российской Церкви» (там же, с. 233–235). Кроме того, Иерусалимский патриарх не удосужился разъяснить «цель, с каковою посылается таковой сановник для управления подворьем в пределах чужой власти» (там же, с. 233–235).

Обращение патриарха Афанасия было воспринято Министерством иностранных дел, упорно искавшим любого предлога для проникновения на православный Восток, как манна небесная. В этих обстоятельствах у России появился удобный предлог для активизации своего присутствия на Арабском Востоке и оказания помощи Иерусалимской церкви. Вот почему Петербург так поспешно решил удовлетворить просьбу Афанасия, «закрыв глаза» даже на ряд серьезных протокольных нарушений с его стороны при командировании святогробского архиерея в Россию. Более того, срок пребывания архиепископа Фаворского Иерофея в России вместо одного года, как предписывалось Святейшим синодом, продлевался трижды, растянувшись на шесть лет – с 1833 по 1839 г. (772, с. 62)38. Кроме того, в интересах поступательного развития российско-иерусалимских церковных связей указом Святейшего синода от 19 октября 1834 г. был учрежден регулярный «кружечный сбор» в пользу храма Гроба Господня в Иерусалиме, ежегодная сумма которого составляла 30 тыс. рублей (621, с. 27, 43).

Помимо материальной помощи Иерусалимский патриархат нуждался и в политическом покровительстве. По мере знакомства с положением дел в Сионской церкви Петербург выяснил, что в условиях оккупации египтянами Сирии и Палестины в середине 30-х гг. XIX века армянское духовенство стало активно приобретать права на владение Святыми местами. При этом они опирались на поддержку египетского правительства, возглавляемого в то время ближайшим соратником Мухаммада Али этническим армянином Богоз-беем. Армянское духовенство воспользовалось покровительством египетского сановника, который добился для него в Порте права на починку большого купола в храме Гроба Господня, строительство монастыря на Елеонской горе, владение Голгофой и совместное владение с греками базиликой Рождества Христова в Вифлееме. В декабре 1836 г. патриарх Иерусалимский через посланника в Константинополе А.П. Бутенева вновь обратился к российскому императору и Российскому синоду с просьбой заступиться за Сионскую церковь и восстановить попранные права греческого духовенства на отнятые у него Святые места. Николай I поручил посланнику А.П. Бутеневу предпринять соответствующие демарши, «употребив нужные по сему предмету настояния у Порты к возвращению тех Святых мест в первобытное владение православных» (15, л. 6—боб). В 1837 г. А.П. Бутенев добился от Порты фирмана, «восстанавливающего все прежния законныя права Греков на владение Святыми местами, которые Армяне, под предлогом перестройки, домогались у них отнять» (377, л. 51—59об; 399, л. 92—94об; 660, с. 23). Однако армянское духовенство при поддержке египетских властей заблокировало исполнение фирмана, в том числе в той его части, которая касалась разрешения Иерусалимскому патриарху ремонтировать большой и малый купола храма Гроба Господня, а также другие его части.

Параллельно «иерусалимскому направлению» российская миссия на Босфоре активизировала свои усилия на «антиохийском направлении» после того, как в 1837 г. Антиохийский патриарх Мефодий, по примеру иерусалимского патриарха, письменно обратился к российскому императору и синоду. В своей грамоте он жаловался Николаю I на то, что еще с 20—30-х гг. XIX века местные греко-католики провоцировали на конфликт православное духовенство Антиохийской церкви, присвоив себе право носить облачение православного духовенства (137, л. 4—7об). Униаты пытались подобным образом ввести в заблуждение местных православных арабов (особо не отличавшихся образованностью и познаниями в христианской догматике, чтобы отличить униатских священников от православного духовенства) и «беспрерывно совращали Православных в Унию, употребляя к этому также лесть, подкупы и даже насилие» (139, л. 9—10; 140, л. 11–12; 141, л. 13—18об; 142, л. 27–28; 376, л. 17–18). Еще в 1836 г. при содействии рум миллет баши султан Махмуд II издал хатт-и шериф, которым запретил христианам переходить из одного исповедания в другое, носить греко католикам «облачения греческих иноков», а также захватывать православные церкви и монастыри. Эти запреты подтвердил и египетский наместник Мухаммад Али (377, л. 51—59об; 621, с. 93). Однако из-за заступничества французского консула в Каире и посла в Константинополе султанский эдикт так и не был исполнен. В начале 1837 г. патриарх Мефодий одновременно обратился уже в две инстанции – в Фанар и к российскому императору – с жалобами на противоправные захватнические действия католиков и униатов, а также попустительство египетских властей.

Как и в случае с Иерусалимской церковью, император Николай I повелел посланнику в Константинополе А.П. Бутеневу «принять меры к ограждению прав и преимуществ православного Духовенства на Востоке от зловредных покушений Католиков и Униатов» (138, л. 2, 8—8об). Одновременно император распорядился удовлетворить просьбу патриарха Мефодия и выделить на восстановление «соименной с русским императором» церкви Св. Николая в Дамаске 25 тыс. османских пиастров, проведя их по статье «экстраординарных расходов» миссии на Босфоре (там же, л. 8—8об). Дело о вспомоществовании церкви Николая Угодника в Дамаске было взято Николаем I под