Антиохийский и Иерусалимский патриархаты в политике Российской империи. 1830-е – начало XX века - Михаил Ильич Якушев

российский церковный регламент. Были случаи, когда за обещание быть постриженными в монахини русские паломницы шли на «послушание» (фактически в прислуги) к греческим монахам или к их родственникам. Зная о жесткой позиции Всероссийского синода, святогробцы продолжали постригать тайно и даже за мзду без соблюдения предварительных церковных испытаний, накладываемых на послушников в России (48, л. 120–121; 49, л. 122—122об). На это члены Святейшего синода обратили внимание К.М. Базили перед его отъездом в Сирию и Палестину в 1839 г. К тому же новому консулу надлежало заботиться об укреплении дисциплины среди русских паломников54. С этой целью К.М. Базили и составил проект «Правил для Русских поклонников», которые были одобрены Азиатским департаментом МИД и утверждены Святейшим Правительствующим синодом. Согласно этому документу, богомольцам из России было запрещено обращаться к греческому духовенству за пострижением в монахи, равно как и святогробцам запрещалось постригать русских поклонников в иерусалимских епархиях (36, л. 223–224)55. Консул Базили передал на хранение экземпляр правил на русском языке с греческим переводом патриаршему наместнику митрополиту Петры Аравийской Мелетию, которому патриарх Афанасий поручил надзор за русскими богомольцами. По словам Базили, «в случае ослушания он (Мелетий. – М.Я.) призывает виновнаго, и среди отеческих наставлений и угроз указывает на правила» (там же, л. 223–224). Тем не менее русские паломники тайно договаривались с греческим духовенством о совершении пострижения не в пределах Иерусалима, а в Синайском монастыре Св. Екатерины. Чтобы не раздражать Правительствующий синод, эта незаконная практика пресекалась как патриархом Афанасием, так и игуменом монастыря Св. Екатерины56 бывшим рум миллет баши Константином, архиепископом Синайской горы. Патриарх даже наложил на одного из своих архиереев епитимию за то, что тот тайно постриг в своей келье русских паломников без ведома патриарших наместников в нарушение патриаршего предписания. Лица, постриженные в монахи в Иерусалиме, по возращении в Россию не признавались иноками ни церковными, ни светскими властями (48, л. 120–121; 49, л. 122-122об).

Информация о состояния православия в Сирии и Палестине поступала на Дворцовую площадь и в Петербургский синод и от А.Н. Муравьева, поддерживавшего переписку с российским консулом в Бейруте и рядом иерусалимских архиереев57. Во второй половине XIX века важным информантом канцелярии обер-прокурора Правительствующего синода и российского двора о положении дел в Восточно-православной церкви в Османской империи являлся состоявший на русской службе константинопольский грек Г.П. Беглери58. Он сыграл заметную роль в восстановлении доверительных контактов российского МИД и Святейшего синода с Фанаром после «Болгарского дела».

С начала 40-х гг. XIX века по мере укрепления русского дипломатического и консульского присутствия и усиления претензий Франции на роль сверхдержавы на европейской арене борьба за влияние на Порту между Францией и Россией стала приобретать все более ожесточенный характер. Париж и Петербург активно использовали в ней своих сторонников в Порте и султанском дворце, в том числе и при формулировании положений новых фирманов. Издание каждого эдикта приносило османам и султанской казне немалую прибыль, а конфликтовавшим сторонам (православным и католикам) временное ощущение своего влияния, преимущества их церкви и вероисповедания над конкурирующей стороной. Как известно, любой полученный, к примеру, Россией, султанский хатт-и шериф мог быть легко сведен на нет другим фирманом, полученным другой державой. Подобная конкуренция за получение хатт-и шерифов отвечала, прежде всего, финансовым и политическим интересам Османов.

После восстановления османского правления в Сирии и Палестине поверенный в делах российской миссии В.П. Титов активно выступал перед Портой в пользу издания ею в июне 1841 г. фирмана о выводе Иерусалимского округа из-под административного подчинения дамасскому вали с дальнейшим переподчинением его сайдскому наместнику. На Дворцовой площади полагали, что благодаря влиянию России на Порту вот-вот в «Южной Сирии» будет создан «палестинский пашалык», «с целью умиротворения края и обеспечения свободы совести подавляющего большинства подданных Порты греко-православного вероисповедания с одновременным сохранением прав и иммунитетов, издревле дарованных верующим и паломникам других исповеданий» (393, л. 74—79об). Современник событий К.М. Базили считал «отделение Палестины от Дамаска» мерой, способной возыметь «благие последствия» в случае, если санджак будут возглавлять «бескорыстные паши», у которых была бы «надежная опора в столице», чтобы они не боялись латинского духовенства и всегда выступали бы беспристрастными посредниками в межхристианских спорах (32, л. 146—149об). Примечательно, что издание июньского фирмана 1841 г. англичанин Д. Хопвуд охарактеризовал как несомненный «триумф российской дипломатии» (848, с. 14).

Активизация ближневосточной политики России в начале 40-х гг. XIX века не осталась незамеченной на православном Востоке. В 1841 г. на Дворцовую площадь из Константинополя пришло первое радостное известие. Посланник А.П. Бутенев рапортовал о возвращении греко-католиков одной из антиохииских епархии (Тиро-Сидонской) в лоно православия. Сообщение произвело самое благоприятное впечатление на императора Николая, побудив его к беспрецедентному решению – наградить патриарха Мефодия Серебряной медалью, выбитой в 1839 г. по высочайшему указу «по случаю воссоединения бывших Греко-Униатов к православной Греко-Российской церкви» (34, л. 193—193об; 38, л. 288). Этим жестом российский двор ставил в непростое положение Антиохийского патриарха, который являлся османским подданным, а «по артикулу» медалью награждались только подданные Российской империи. Тем не менее патриарх Мефодий с благодарностью принял из рук Базили царскую награду и украсил свои патриаршие приемные палаты портретом императора Николая I, а во время праздников в честь царствующего дома Романовых и Святейшего синода на Дамасской патриаршей кафедре стали читаться громогласные ектении (121, л. 135–139).

Серьезную проблему для императорской миссии на Босфоре и Дворцовой площади представляли конфликтные отношения между христианскими общинами в Палестине, где разгорались споры за обладание христианскими святынями между греками, армянами и францисканцами. В Азиатском департаменте МИД понимали, что даже косвенное участие Петербурга в их разрешении вызывало недовольство Стамбула, рассматривавшего это как вмешательство во внутренние дела Османской империи. Деликатным моментом в традиционном для Иерусалима грекоармянском споре было еще и то, что его участниками выступали, с одной стороны, как традиционные союзники России – греки, так и армяне, многие из которых являлись российскими подданными. Последние составляли паству Армянской Апостольской церкви с духовным центром в Эчмиадзине на территории Российской империи. Ежегодно российские армяне в большом количестве посещали Иерусалим, где регулярно происходили грекоармянские столкновения (147, л. 1—1об; 148, л. 2—Зоб; 149, л. 4—5об). Чтобы положить конец греко-армянским распрям, вспыхнувшим с новой силой в конце 30-х – начале 40-х гг. XIX века, Николай I попытался даже выступить в роли миротворца. С этой целью в 1843–1844 гг. он пожаловал Армянскому патриарху Иерусалима Захарию «панагию, украшенную драгоценными каменьями», а наместнику Иерусалимского патриарха, архиепископу Лиддскому Кириллу