Антиохийский и Иерусалимский патриархаты в политике Российской империи. 1830-е – начало XX века - Михаил Ильич Якушев

который пользовался авторитетом и тем не менее не был признан султаном в патриаршем сане.

Берат же на патриаршество султан выдал «ставленнику» России архиепископу Фаворскому Никодиму, прослужившему несколько лет управляющим подворьем Святого Гроба в Москве и рукоположенному в архиереи в Петербурге. Новый патриарх, взошедший на престол «Матери Церквей» с помощью Петербурга, был принят святогробцами с недоверием и даже враждебностью (735, кн. II, с. 294). Хотя за владыкой Никодимом закрепилась «слава» прорусски настроенного патриарха, по словам А. А. Дмитриевского, он «лишь по недоразумению считался русофилом» (634, т. 2, с. 174–175). Аналогичное мнение разделяли императорский консул в Иерусалиме В.А. Максимов, его преемник и секретарь ИППО В.Н. Хитрово, а также генеральный консул в Бейруте К.Д. Петкович (411, л. 16—18об; 412, л. 22–24; 413, л. 46–49; 414, л. 41-45об; 415, л. 51–62; 416, л. 75-76об; 417, л. 80—81об; 418, л. 84–89; 419, л. 110–118).

Последнее, третье по счету вмешательство Петербурга в избрание патриархов на Святогробский престол состоялось в ходе выборов в 1897 г., когда из всех кандидатов российская дипломатия выбрала архиепископа Филадельфийского Дамиана и оказала ему негласную протекцию, что в конечном итоге обеспечило его избрание патриархом и признание султаном в этом сане (491, л. 13– 17об; 492, л. 19-24об; 493, л. 34; 936, с. 236–237).

Одним из важных элементов российского консульского и духовного присутствия в Сирии и Палестине было оказание материальной и гуманитарной помощи Иерусалимскому и Антиохийскому патриархатам. Их канонические территории и паствы стали объектом активной прозелитической деятельности различных миссионерских представителей из США, Великобритании, Франции, Пруссии и Австрии, главным оружием которых стала финансовая помощь местному христианскому населению.

В отличие от «Матери всех Церквей», Антиохийская кафедра, по словам К.М. Базили, всегда считалась «бедной и обиженной» (40, л. 29—30об). Греческое духовенство сиро-палестинского региона сразу уловило желание и готовность Петербурга оказать ему реальную помощь, как материальную, так и политическую. Об этом свидетельствовал позитивный отклик российского императора на обращение патриархов православного Востока (27, л. 23–28).

В 1842 г. «на основании консульского рапорта» Николай I повелел выделить в пользу Антиохийской церкви из государственной казны единовременное пособие в размере 3 тыс. руб. серебром (51 тыс. тур. пиастров, или 2 тыс. 344 золотых) на устройство и открытие православных училищ в Сирии (39, л. 376—376об; 58, л. 284—295об; 59, л. 335-335об; 60, л. 425–426; 42, л. 386-386об). Петербург был обеспокоен успехами католической, протестантской и униатской пропаганды в Сирии и Палестине в отношении детей из православных семей, которые не имели возможности получить хорошее образование в своих церковных приходах. Школы Антиохийского и Иерусалимского патриархатов были не в состоянии конкурировать с униатскими, католическими и протестантскими учебными заведениями66.

Поскольку миллет-и рум не получал субсидий и финансирования из бюджета центрального османского правительства, то частично это бремя возложило на себя российское правительство, ориентировавшееся на рекомендации и доклады императорской миссии на Босфоре. В 1842 г. Николай I разрешил Антиохийскому патриарху откомандировать в Россию своего архиерея для сбора средств в казну Антиохийского престола «на построение церкви во имя Николая в Дамаске и также на поддержание православнаго училища в Сирии и других полезных заведений» (47, л. 400–401; 146, л. 127–128). Базили передал патриарху Мефодию просьбу Петербурга избрать «для лучшаго успеха в сборе подаяний» архиерея, «испытанного уже в благонадежности и доброй нравственности» (47, л. 400–401). Им стал архидиакон Неофит, «природный Араб из Алеппа (Халеба. – М.Я.)…муж строгих нравов, испытанный в ревности к православию, в бескорыстии и в святительских добродетелях» (54, л. 248—249об)67. Перед отправкой в Россию патриарх Мефодий рукоположил Неофита в епископский сан, чтобы придать вес своему посланцу в российских церковных кругах68.

По просьбе патриарха Мефодия Николай I разрешал несколько раз продлевать сроки сбора подаяний в России на финансирование «духовных училищ Антиохийской Патриархии», однако без учреждения при российских церквях специальных кружечных сборов, как это делалось в отношении Иерусалимской церкви (98, л. 93–94; 559, ч. 2, с. 190). Командировка Неофита из временной превратилась в бессрочную. В 1848 г. он возглавил учрежденное в Москве Вознесенско-Ипатьевское подворье, которое было официально даровано Всероссийским синодом Антиохийскому престолу, и руководил им до своей смерти в 1853 г. Сирийский архиерей положил в российский государственный банк «училищный капитал» на счет Антиохийской патриархии на общую сумму 16 тыс. руб., проценты с которого исправно отсылались в Дамаск до конца XIX века.

Кроме того, Петербургский синод считал весьма важным укрепление сотрудничества между двумя соседствующими патриархатами Антиохии и Иерусалима. С этой целью в 1842 г. А.Н. Муравьев предложил ежегодно выделять из сумм, собираемых в России в пользу Святого Гроба Господня, часть средств (10–20 тыс. пиастров, или 600—1200 руб.) на развитие образовательной системы в Антиохийском патриархате (40, л. 29—30об; 58, л. 284– 295об). Эта инициатива нашла понимание у патриарха Кирилла, и с 1842 г. ежегодно из сумм, собираемых в России на нужды Гроба Господня, отпускалась «некоторая часть в пользу Антиохийской Патриархии, по усмотрению Иерусалимскаго Патриарха» (146, л. 127-128об)69.

Помимо указанных выше видов вспомоществования Петербург прибегал к разовой финансовой помощи, так называемой милостинной даче Антиохийскому престолу, в ответ на письменные обращения патриарха Мефодия к императору, Петербургскому синоду или по итогам его бесед с российским консулом в Бейруте (42, л. 386—386об; 34, л. 192-192об).

Петербург также оказывал экстренную целевую материальную помощь Антиохийскому патриархату. Например, когда в 1841 г. вспыхнул друзско-маронитский конфликт близ селения Дайр аль-Камар, в результате которого пострадало местное православное население, российский двор, по примеру французского, проявил внимание к нуждам единоверцев Ливана (559, ч. 1, с. 43–53; 40, л. 4, 5–6 об)70. В 1842 г. К.В. Нессельроде представил Николаю I доклад «о бедствиях, постигших многие семейства православных христиан, пострадавших от междоусобной войны между Друзами и Маронитами», составленный в Азиатском департаменте МИД на базе депеши посланника в Константинополе и консула в Бейруте. Император Николай повелел: 1) записать на счет казны сумму в 1 тыс. 500 тур. пиастров, ранее розданную бейрутским консульством в качестве материальной помощи ливанцам-христианам; 2) выделить дополнительно 800 червонцев71 на нужды ливанским православным, «пострадавшим от означенных междоусобий Друзов с Маронитами» (41, л. 383—383об; 42, л. 387–388). По сообщению К.М. Базили, выплата денежных пособий осуществлялась «с самою строгою разборчивостию» без огласки источника финансирования «вне круга православных обществ, облагодетельствованных щедротою» российского монарха (53, л. 212–213).

С 1835 г. до начала Крымской войны из Духовного ведомства через Азиатский департамент МИД прошел значительный объем