Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

ее строгого летнего сарафана красуется поварской фартук, который она купила для меня несколько лет назад

Я вижу.

Я вижу все в этот момент.

Будущее.

Джун – моя жена, печет брауни к моему приходу, когда я возвращаюсь домой после долгого рабочего дня. Кухня наполнена сладкими запахами, в доме куча игрушек и вещей, может быть, неугомонная собака, снующая у моих ног, болтовня и смех наших детей – идеальный саундтрек к нашей счастливой жизни.

Я вижу это так ясно.

И это разбивает мне сердце: все то, что я представляю, все, чего я жажду всей душой, – все это неправильно.

Я тяжело вздыхаю, сдерживая слезы, а затем выскальзываю из туфель и направляюсь к ней. Улыбка Джун меркнет, когда она ощущает тягостное чувство, волнами исходящее от меня. Я заставляю себя улыбнуться, не хочу ее волновать, не хочу, чтобы из-за меня тускнела ее улыбка.

– Привет, – говорю я, протягивая к ней руку. – Пахнет восхитительно.

Она снова вся сияет.

– Да? Я немного поражена, что ничего не сожгла, – говорит она, наклоняя голову вбок. – Я готовила по рецепту бабушки. Всегда считала, что он у нее самый лучший.

Джун едва слышно произносит эти слова. Все внимание с брауни сразу переключается, когда я касаюсь ее лица и придвигаюсь к ней поближе.

– Ты счастлива? – мягко спрашиваю я. В моем голосе проскальзывает нотка, звучащая громче слов.

Ее красивые черты лица искажаются беспокойством, и она тянется вверх, обхватывая мои запястья:

– Конечно, я счастлива. Я так счастлива!

– Даже несмотря на то что ты не танцуешь? Несмотря на то что ты не в Нью-Йорке?

Она замирает.

Лишь на долю секунды, лишь на крошечный, едва уловимый миг, но я вижу это.

Я вижу.

– Да, – кивает она, прижимаясь ко мне. – Я лучше буду здесь, с тобой.

Я прижимаюсь к ней:

– Что, если ты упускаешь шанс? Что, если ты потом всегда будешь жалеть, что не последовала за своей мечтой?

– Брант… Я люблю тебя. Я никогда не пожалею о том, что выбрала любовь.

– У твоей мечты есть срок годности, Джун. А у любви – нет. Я всегда буду любить тебя, – шепчу я, притягивая ее ближе и вдыхая ее аромат. – Ты ведь знаешь это, да?

Она немного отстраняется, облизывая губы:

– Что случилось?

– Я боюсь, что ты совершаешь ошибку.

– Мы не ошибка, – настаивает она, впиваясь ногтями мне в кожу, тем самым оставляя на руках маленькие полумесяцы. – Нам суждено было быть вместе. А судьба никогда не ошибается.

Я зажмуриваю глаза, покачиваясь, как будто меня тянет в два противоположных направления.

Танцы и расстояние – вот что лучше для Джун.

Нет, я то, что лучше для Джун.

Черт.

Я не знаю.

Я не знаю, поэтому я просто целую ее: все пугающее, запутанное и неправильное исчезает в эти моменты.

Она выгибается, растворяясь в поцелуе, пальцами скользит по моим рукам, опускает ладони мне на плечи. Она размыкает губы, умоляя меня проникнуть внутрь, и, когда наши языки соприкасаются, из меня вырывается стон. Я притягиваю ее ближе и таю.

Между нами, как всегда, нарастает острое желание. Я приподнимаю ее за бедра и закидываю ноги себе на талию, после чего отстраняюсь от ее губ и выдыхаю:

– Я хочу заняться с тобой любовью.

– Хорошо. – Она нетерпеливо кивает, обхватив меня руками за шею. – Спальня.

Я снова целую ее, направляясь к себе в комнату.

– Я хочу заняться с тобой любовью, Джун. Сладко, медленно и нежно. Так, как должно было быть в тот первый раз.

– Он был идеален, – хрипло говорит она, прижимаясь ко мне, когда я несу ее в спальню, а после кладу на кровать. – Всегда идеально.

– Это всегда грубо. Грязно. – Я стягиваю с себя футболку, затем расстегиваю пояс и молнию на брюках. У меня вспыхивают глаза, когда я наблюдаю, как Джун выскальзывает из своего хлопкового летнего платья и как ее волосы рассыпаются на белых простынях. – Словно я пытаюсь утянуть нас как можно глубже, на самое дно, пока мы не утонем, пока не останется возможности выбраться. Потому что я не хочу выбираться.

Я заползаю на нее сверху; она тут же обхватывает мои бедра ногами и притягивает меня ближе к себе, чтобы подарить поцелуй. Зарываясь пальцами в мои волосы, она шепчет:

– Я тоже не хочу.

– Боже, Джун… Я не хочу, чтобы ты была моим маленьким грязным секретом. Ты заслуживаешь намного большего.

– Я предназначена для этого.

Я перебираю пальцами ее мягкие волосы и покрываю лицо поцелуями: начиная со лба и заканчивая носом и идеальными пухлыми губами.

– Я хочу дорожить тобой. Лелеять тебя. Обожать тебя.

Она выгибает спину, когда я провожу губами по ее шее:

– Ты делаешь так каждый раз.

Я скольжу вниз по ее телу, лелея каждую веснушку, каждый изгиб, каждую родинку. Я раздвигаю ее бедра и наслаждаюсь ей, не спеша, доводя до края оргазма. Затем отстраняюсь и повторяю все это снова. Утонченная пытка. Я занимаюсь любовью с каждым сантиметром ее тела, пока она извивается, становясь влажной, и стонет мое имя, отчаянно желая разрядки.

И когда я наконец вхожу в нее, моя собственная жажда ослепляет меня, я прижимаю ее ближе так, что наши лица почти соприкасаются, а скользкие тела переплетаются. Она всхлипывает, пока я медленно и глубоко двигаюсь в ней; наши взгляды приковываются друг к другу.

Затем я произношу:

– Джунбаг.

Ее всхлипы превращаются в изумленный возглас. Возглас неверия.

Восхитительное неверие.

Я заключаю Джун «в клетку», нависнув над ней. Мои пальцы жадно перебирают ее волосы, а бедра покачиваются медленно, но страстно.

– Ты была права, – признаюсь я, лаская ее губы и чувствуя, как она плотнее обхватывает меня бедрами. – Это имя появилось не из невинности или каких-то семейных уз. Оно родилось из любви. Моей любви к тебе. – В ее глазах блестят слезы, она обнимает меня за плечи и кивает со слабым вздохом. – И может быть, эта любовь развивалась и расцветала с годами, но она все еще исходит из одного и того же источника. И этот источник прекрасен. Чист.

Ее щеки становятся влажными от слез, губы дрожат.

– Ты моя Джунбаг, мой июньский жучок, – говорю я ей, откидывая назад пряди волос, прилипшие ко лбу. Я целую ее волосы и договариваю: – Ты всегда будешь моей Джунбаг.

Она всхлипывает, прерывисто вдыхает:

– Правда?

– Конечно, правда.

Нежно вздохнув, она крепко целует меня.

Я стону прямо в ее сладкие губы, пока наши языки прерывают разговор, а тела продолжают двигаться в едином ритме. Я вхожу в нее неспешными, восхитительными