Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

толчками, сжимая в крепких объятиях и шепча ей на ушко слова бесконечной любви.

Одной рукой я хватаюсь за изголовье кровати, а другой глажу ее волосы; моя скорость увеличивается, заставляя матрас скрипеть. Джун тяжело дышит и стонет, выгибая шею, ее тело содрогается от оргазма.

И когда я изливаюсь в нее, то тону, падаю и таю, отчетливо понимая, что никогда не чувствовал себя более живым, более умиротворенным, более благодарным, чем в этот момент.

За все трагедии, что я пережил, за всю душевную боль…

Я счастливчик.

Я счастливчик, что в моей жизни есть что-то настолько хорошее, что стирает все плохое.

* * *

На следующее утро меня разбудил странный, глухой звук.

Точнее, кошмар.

Время от времени мне снится живой, леденящий душу кошмар о той ночи. О той ночи, когда мой отец разбудил меня от сладкого сна, в котором я танцевал на разноцветных облачках. Те облака превращались в черные грозовые тучи в тот момент, когда отец тряс меня, умоляя о прощении. Я до сих пор вижу тот безумный отчаянный взгляд и пот на его коже. Я слышу его срывающийся голос, велящий мне закрыть уши.

И еще кое-что, Брант. Закрой уши.

В своих кошмарах я так и делаю. Мне всегда кажется, что если я последую его приказу, то он и не выстрелит.

С трудом пробудившись, я снова слышу приглушенный шум.

Но это не Джун.

На этот раз меня будит не Джун, которая решила отсосать мне на фоне пробивающегося сквозь светло-голубые занавески солнца. В такие моменты я просыпался и видел ее сверкающие глаза, но сегодня Джун нежится в моих объятиях, обнаженная и крепко спящая.

Я шевелюсь, мои веки вздрагивают.

И звук повторяется.

– О… о боже, нет.

Это целая вереница звуков, слов… ужаса.

Я распахиваю глаза и сажусь прямо, после чего поворачиваю голову к широко распахнутой двери.

Эндрю Бейли и Кип стоят на пороге, уставившись на меня. Эндрю закрывает рот рукой. Цвет с его лица исчезает, когда он видит свою дочь, совершенно голую, в объятиях мужчины, которого он считает сыном.

Джун просыпается рядом со мной и приподнимается на локтях.

Она задыхается:

– Папа?

– Нет… это все не на самом деле, – бормочет Эндрю, он таращит глаза, они полны тошнотворного возмущения. Он отступает назад, врезаясь в Кипа. – Пожалуйста, нет… нет.

Я застываю. Я теряю дар речи.

Джун начинает плакать, натягивая простыню до подбородка.

Эндрю качает головой, у него такой вид, будто ему вот-вот станет плохо; он начинает неуклюже удаляться из комнаты.

Кип смотрит на меня.

Я смотрю на него в ответ.

Разочарование темнеет в его глазах. Он сглатывает, проводит рукой по лицу и поворачивается в сторону двери.

Все остальное как в тумане, Джун продолжает рыдать, хватаясь за одежду, а я просто сижу.

В оцепенении.

Печальный.

Убитый.

Прошлой ночью я был так счастлив…

Но не сегодня.

Сегодня просто еще одна трагедия.

Глава тридцать вторая

«Первая трещина»

Джун, 19 лет

Этого не может быть.

Мой отец уходит, пошатываясь и зажав рот рукой, как будто его сейчас стошнит. По моим щекам текут слезы отчаяния, пока я ищу свое платье. Кип тоже уходит.

Брант сидит рядом со мной, тяжело дыша и не произнося ни слова. Он выглядит так, будто находится в шоковом состоянии.

Это не должно было случиться вот так.

Найдя свое платье, лежащее под кроватью, я натягиваю его на себя, а затем отбрасываю простыни.

В следующее мгновение я слышу, как входная дверь захлопывается.

– Я должна пойти поговорить с ним… – бормочу я сквозь слезы. – Боже, Брант…

Но он не отвечает. Брант просто сидит с остекленевшим взглядом и пустотой в глазах.

– Что мне сказать? Что мне сделать? – Все мое тело дрожит, когда я стою рядом с кроватью на дрожащих ногах, сжимая пальцы в кулаки.

Ничего.

Он даже не моргает.

– Брант, – задыхаясь, говорю я, после чего наклоняюсь над кроватью и трясу его за плечи. Меня охватывает паника. – Пожалуйста. Ты мне нужен.

Спустя некоторое время он наконец поворачивает голову ко мне; его венка на шее подрагивает от напряжения.

– Я забыл поставить будильник. Я не должен был проспать.

Я хватаю его за плечи, с трудом дыша. Я делаю несколько судорожных вдохов, когда наши взгляды встречаются.

– Это… это не имеет значения. Как нам все исправить?

– Исправить это? – Он хмурит свои темные брови; мышцы напрягаются, когда он вглядывается в мое лицо. Затем он говорит тихим, подавленным голосом: – Этого не исправить, Джун.

Я снова трясу его, ощущая, как внутри меня бурлят эмоции.

– Прекрати. Должен быть способ.

– Нет.

– Остановись! – кричу я, отходя от кровати. В груди сдавливает от нахлынувших эмоций. Я оглядываю комнату в поисках сумочки и ключей от машины. – Мне нужно поговорить с мамой. Она поймет. Она все поймет… – задыхаясь, говорю я, мысли разбегаются, пока я бездумно надеваю домашние тапочки. – Я могу все исправить.

Перед тем как, спотыкаясь, выйти из спальни, я оглядываюсь на Бранта, который все еще, словно прикованный, сидит на кровати. Он закрывает лицо ладонями:

– Ты не сможешь это исправить.

Всхлипывая, я хватаю сумочку.

Мне придется.

Повернувшись, он говорит мне вслед:

– Мы были обречены с самого начала.

Когда я подъезжаю к нашему дому, то замечаю папину машину, припаркованную на подъездной дорожке.

Мое сердце колотится, а слезы льются как проливной дождь. Он, наверное, прямо сейчас рассказывает маме гнусную правду.

Вцепившись пальцами в руль, я прижимаюсь к нему лбом и всхлипываю, полная отчаяния. Я задаюсь вопросом: что, черт возьми, мне делать?

Как мне объяснить необъяснимое?

Как мне оправдать то, чему нет оправдания?

Как обосновать то, где нет никаких обоснований?

Из всех существующих слов я не могу составить ни одного довода, который бы хотя бы как-то звучал разумно.

Мы были беспечны.

Мы были безрассудны и глупы, и мой худший страх воплотился в жизнь.

Вместо того чтобы продумать четкий план, отрепетировать каждую фразу, а затем сесть за стол с родителями, все закончилось тем, что мой отец застукал нас голыми в постели Бранта.

Я горю от стыда.

И тут от неожиданного стука в окно я резко вскидываю голову.

У меня перехватывает дыхание, когда я встречаюсь глазами с мамой. Она с улыбкой машет мне рукой, но улыбка исчезает в тот момент, когда она замечает муку, проступившую на моем лице.

Она не знает.

Она еще не знает.

У меня дрожит рука,