Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Спи спокойно, наш боевой друг и товарищ, – прочитал подполковник заключительные слова своей короткой и маловыразительной речи. А уже от себя прибавил: – Пусть земля тебе будет пухом.

Никогда Павел Петрович не понимал смысла этого выражения. Как ни старался, но представить, что земля может быть чем-то, вроде пуховой перины, никак не мог. И вообще, говорить, что усопший спит – глупость несусветная. Он уходит в другой, совершенно неведомый нам мир, который людям в их земной жизни постигнуть не дано.

Застучали молотки, потом глухо и часто о крышку гроба стали ударяться комья мёрзлой земли, а Троицкий всё не уходил. Как заворожённый, он вглядывался в знакомые черты лица своего мучителя и не мог насмотреться. Как будто после долгой разлуки повстречал родного человека. Правда, человек этот сильно изменился. Сейчас перед ним стоял не уверенный в своей безнаказанности, наглый и безпощадный следователь, а совершенно потерянный человек, слабый и беззащитный. И вдруг Павел Петрович почувствовал, как в сердце его шевельнулась жалость.

Могильщики принялись дружно работать лопатами, и уже через несколько минут на месте разрытой могилы вырос аккуратный холмик.

– Товарищи!.. Друзья!.. – голос у Семивёрстова дрожал. – Спасибо всем огромное, что пришли… Мама была бы очень рада… Я прошу вас… в половине пятого маму… помянуть… Ну, как полагается… Кафе "Красный мак"… На Сретенке… В двух шагах от Колхозной площади… Ориентир – "Гастроном"… Буду всех ждать.

Он оглядел всех присутствующих, и тут!.. Мутный взгляд его наткнулся на тощую фигуру Троицкого, стоявшего в отдалении.

– Это ты?!.. – еле слышно сумел выдохнуть из себя.

К Тимофею подходили люди, жали руку, выражали свои соболезнования, а он не отрываясь смотрел на своего бывшего подследственного. Не мог оторвать взгляд от его лица.

Павел Петрович покачал в знак согласия головой, вздохнул и пошёл по аллее к выходу.

– Постой… те! – услышал он за своей спиной, обернулся и увидел, как, расталкивая скорбящих друзей своей матери, Семивёрстов бросился за ним. Троицкий остановился.

– Ты… Вы как узнали?.. – Тимофей был совершенно потрясён. – И почему?!.. Здесь?!..Зачем?.. Я ничего не понимаю. Вы… Значит, ты решил мне отомстить?!.. Добить, так сказать?.. Понимаю… Имеешь право… Что ж, добивай!.. Я на всё готов…

Уронил на грудь мотающуюся из стороны в сторону голову и медленно опустился на колени, не боясь испачкать своих выходных брюк. Троицкий бросился его поднимать:

– Что вы?!.. Зачем?!.. Сейчас же встаньте!.. Я вовсе не собирался…

– Я ведь догадывался… знал, что ты придти должен… Знал… рано или поздно, но придёшь… Только не думал, что вот так… в день похорон… Да… Этого я от тебя не ждал… А впрочем… какая разница когда?..

– Ну, пожалуйста… Я очень прошу вас, Тимофей Васильевич, – Троицкий понял, что у него маловато силёнок, чтобы поднять с колен упирающегося Семивёрстова.

– Я же просил вас: через день, через два, – совсем рядом, за своей спиной, услышал Павел Петрович знакомый голос подполковника Сухопарова. – Почему вы меня не послушались?.. И почему здесь?.. На кладбище?.. Нехорошо.

Троицкий со стыда готов был сквозь землю провалиться. Он прекрасно понимал, насколько безтактным было его появление на похоронах Елизаветы Павловны. Но поправить эту безтактность уже не мог.

– Уверяю вас, это случайность, – попробовал было оправдаться, но вовремя понял – не стоит. Вдвоём они всё-таки подняли Семивёрстова с колен.

– Познакомься, Андрей Дмитриевич. Это знаменитый Павел Петрович Троицкий. Помнишь, я рассказывал тебе про него?

– А мы уже… знакомы, – Сухопаров досадливо поморщился.

– Я вчера был в приёмной КГБ на Кузнецком, – в ответ на удивлённый взгляд Тимофея объяснил Троицкий. – Там-то мы и встретились.

– А-а-а!.. – протянул Семивёрстов. – "И ты, Брут?.." По мою душу приходил?

– Я ищу свою жену Зинаиду, – Павел Петрович почувствовал вдруг страшное раздражение. – А на кладбище оказался совершенно случайно: приходил тёщу свою навестить.

– Всё-то ты врёшь!.. Какую тёщу?!.. На кладбище тёщ не навещают… Нет, шалишь!.. Ты по мою душу пришёл! – не сдавался Тимофей. – Знаю, простить не можешь. А потому о снисхождении не прошу. Давай пиши на меня ещё одну цидульку!.. Жалуйся!.. Чтобы зарыли меня поглубже. Так же, как и несчастную матушку мою!.. Хорошо она семивёрстовского позора не видит, а не то бы не от сердца – от стыда померла.

– Тимофей, прекрати! – Сухопаров даже голос повысил. – Что ты, как баба, истеришь?.. Никто тебя зарывать не собирается. А товарищ генерал, – он кивнул на Троицкого, – на тебя никому не жаловался и, насколько я понимаю, жаловаться не собирается. Верно я говорю, товарищ генерал?

Павел Петрович кивнул в знак согласия:

– Меня одно интересует, где моя жена. А мстить?.. К чему?.. И кому?.. Впрочем… – но, взглянув ещё раз на раздавленного Тимофея, осёкся. – Я, право слово, не хотел на кладбище вас безпокоить. Просто так получилось… Проклятое любопытство!..

– Ладно, – Семивёрстов встряхнулся, словно отбросил от себя что-то липкое, неприятное. – Вы, гражда… товарищ Троицкий приходите сегодня на поминки, раз уж на похоронах были. Буду рад. Честное благородное… Так придёшь?..

– Ни к чему это, Тимофей Васильевич. На поминках обычно родственники, друзья собираются, а я вашу матушку и не знал совсем. Я ей да и вам тоже – чужой.

– А вот тут ты, товарищ комбриг, заблуждаешься. Не чужие мы друг дружке. Ежели хорошенько со всех сторон поглядеть, вы мне ближе брата родного. Ей-ей!.. Не шутя говорю.

Павел Петрович усмехнулся: а ведь прав следователь. Почти целый год каждый день они часами общались. Разговаривать, правда, не разговаривали, один непрерывно говорил, другой неотрывно слушал, но, когда расстались, у обоих возникло ощущение страшной пустоты, потери. Во всяком случае, у Троицкого оно долго не проходило.

– Соглашайся, товарищ генерал, – настаивал на своём Семивёрстов. – А я вам за это такое покажу… Очень любопытная штукенция… Вы о существовании её, уверен, даже не подозреваете, но взглянуть на неё вам было бы прелюбопытно. Лично вашей судьбы касается.

Троицкий прекрасно знал все эти следовательские уловки, но на этот раз почему-то сразу поверил. Только что похоронив мать, Тимофей Васильевич вряд ли стал бы притворяться, что-то изображать. Не та ситуация, да и место для подобных представлений уж больно неподходящее.

– Что ж, – Павел Петрович уже не колебался. – В половине пятого вы сказали?

Семивёрстов страшно обрадовался:

– Так точно. Кафе "Красный мак". На Сретенке. Так что до встречи, товарищ генерал, – и добавил, ласково улыбаясь. – Я буду вас очень ждать… Павел Петрович…

От Рижского вокзала Троицкий отправился к месту своей прежней службы, в Генеральный штаб армии на Арбатской площади. Надо было выяснить, как у него обстоят дела с жилплощадью, где оформить гражданский паспорт, пенсию и пропуск в спецполиклинику, и вообще получить огромное количество совершенно ненужных, на первый взгляд, бумажек, без которых, оказывается, отставной комбриг не имеет права на существование.

Ехал Троицкий на Арбат, волнуясь от предстоящей встречи с прошлым. Ему казалось, что, как только он переступит порог знакомого здания и войдёт под величественные своды бывшего Александровского кадетского училища, где он прослужил верой и правдой шесть лет, сердце его болезненно сожмётся, и воспоминания обступят со всех сторон. К старости все мы становимся сентиментальней. Но почему-то, когда он сдал своё пальто в гардеробе и на лифте поднялся на третий этаж, ничего подобного с ним не произошло. Единственное желание, которое лишь на мгновенье овладело им, – ещё раз побывать в своём бывшем кабинете… Только любопытства ради. Честное слово!.. И он даже направился в том направлении… Но!.. Тут же одёрнул себя и остановился. Зачем?..

Та прежняя, безоблачная, счастливая жизнь закончилась, и возврат в неё невозможен.

В коридорах Генштаба он не встретил ни одного знакомого лица. Здесь за наглухо закрытыми дверями кабинетов вовсю кипела своя, неведомая ему жизнь, и впускать в неё отставного генерала никто не собирался. Он остро почувствовал, что здесь, в этих стенах, он чужой, и захотелось поскорее выбраться отсюда на шумный, многолюдный Арбат, где ему было бы не так тоскливо и неуютно.

Однако побыстрее развязаться со всеми делами удалось только через три часа. Троицкий написал четыре заявления, расписался в шести бумажках, получил заветный пропуск в спецполиклинику в Серебряном переулке, два смотровых ордера на двухкомнатную квартиру в только ещё строящемся районе Москвы с поэтическим названием "Черёмушки". Павел Петрович с детства страдал аллергией: от запаха черёмухи у него начинался жесточайший насморк, и он с грустью подумал, что для него жить по соседству с белыми пахучими кустами не самый лучший вариант, но выбрать район с менее аллергическим названием не мог.