Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Если бы кто-нибудь сказал ему, что он будет спать не просыпаясь двенадцать часов кряду, он в ответ только бы рассмеялся. Этой слабости за ним замечено не было. Но когда утром он с трудом разлепил веки и взглянул на часы, то глазам своим не поверил: стрелки показывали без пяти минут девять. Он не помнил, чтобы когда-нибудь спал так долго. Однако, блаженное состояние покоя и сознание того, что он может ещё немного поваляться в постели, будили в душе воспоминания далёкого детства, когда на каникулах ему позволялось вставать не по звонку будильника, а когда захочется.

И вот сейчас, закинув руки за голову, Павел Петрович глядел в потолок и предавался приятным размышлениям. Вчерашний день был для него, безусловно, удачным: он разыскал Петра. Оказывается, все эти годы братишка оставался в родном городе, а если и уезжал из него, то, по-видимому, на короткое время. Но по большому счёту, Павла всерьёз удивляло не то, что брат оказался домоседом и всю жизнь прожил в Боголюбове, то биш в Краснознаменске. Поражало другое, как сын приходского священника смог стать первым секретарём горкома партии?!.. Советская действительность исключала такую возможность в принципе, но недаром говорится: "На всякое правило есть своё исключение". Хотя, чему он удивляется? Он-то сам смог стать комбригом, а ведь отец у них с Петром – один.

Ничего, встретимся – разберёмся.

Они не виделись… Страшно сказать – без малого сорок лет!.. После своего бегства из родительского дома Павел инстинктивно страшился встречи с родными. Особенно с матерью… И, представляя такую возможность, всякий раз внутренне содрогался. Он понимал, что предал семью в самое страшное, безжалостное время. Но за это он уже понёс наказание… Это не то чтобы оправдывало его, но позволяло уже без особого страха смотреть своим близким в глаза. Теперь они обязательно должны увидеться!.. Конечно, сомнительно, чтобы Пётр знал что-либо о судьбе Зиночки, но… Не стоит загадывать. Мало ли что может случиться в жизни…

И тут ему в голову пришла шальная мысль.

Мама Зиночки, маленькая хрупкая женщина, умерла в тридцать шестом году. Мать и дочь обожали друг друга. С мужем Татьяна Евгеньевна рассталась давно, когда дочери не было и трёх лет, с тех пор жила одна и всю свою нерастраченную любовь перенесла на дочь. Зиночка отвечала ей тем же и, когда несчастная Татьяна Евгеньевна так внезапно сгорела от крупозного воспаления лёгких, страшно горевала. В первые дни после похорон она каждый день ездила на могилу матери и просиживала там часами. Со временем эти поездки стали значительно реже, но хотя бы раз в две недели Зиночка ездила на Крестовское кладбище возле Ржевского вокзала.

"Так вот, – рассуждал Троицкий. – Надо мне съездить на кладбище. Если могила Татьяны Евгеньевны ухожена, значит Зиночка по-прежнему приходит туда, а следовательно, её следы надо искать в Москве…"

Телефон, стоящий на тумбочке у изголовья, вдруг пронзительно зазвенел, и от его гадкого звона умиротворённое настроение Павла Петровича тут же улетучилось, будто и не было его вовсе.

Павел Петрович вздрогнул, как от удара, и снял трубку. Звонил Автандил. Он сегодня работал и предложил "товарищу комбригу" свои услуги, но уже на вполне официальных основаниях:

– Если вам неудобно, как вы очень неудачно выразились, товарищ комбриг, "эксплуатировать" меня, наш таксопарк предлагает клиентам ещё одну услугу: присылает машины "по вызову на дом". Вызовите меня, пожалуйста, Павел Петрович, очень прошу, и я доставлю вас в любую точку Москвы и Московской области.

– Спасибо, дорогой Автандил, но я ещё нахожусь в постели, и планов на сегодняшний день пока не строил.

– Так я вас разбудил?!.. Вай-вай-вай!.. Как нехорошо получилось!.. Извините меня, товарищ генерал. Буду звонить ещё! – и в трубке зазвучали короткие гудки.

После этого разговора с Автандилом Троицкий проснулся окончательно. Конечно, он немного слукавил: знал, чем займется сегодня в первую очередь. Но заранее решил про себя: на кладбище поедет один. Тут ему провожатые были не нужны. Он подошёл к умывальнику и умылся холодной водой. Настроение у него было прекрасное, и, вытираясь, он даже начал напевать "Марш энтузиастов", чего не делал последние девятнадцать лет. В дверь осторожно постучали.

– Войдите! – крикнул Павел Петрович и только тут сообразил, что стоит посреди номера в майке и трусах, но было поздно – дверь отворилась… На его счастье, в комнату вошла не Лариса Михайловна (встречи с ней, да ещё в таком разобранном виде, Троицкий боялся больше всего на свете). На пороге стояла вчерашняя дежурная, строгая прямая дама, "училка", как он мысленно окрестил её. В два прыжка Павел Петрович преодолел расстояние между умывальником и кроватью, нырнул в её спасительную глубину и натянул одеяло до самого подбородка.

– К вам вчера молодой человек заходил, – почти не разжимая тонюсеньких губ, произнесла "училка". – Он вам оставил записку, а я запамятовала вам её передать. Извините.

Она подошла к кровати, положила поверх одеяла листок бумаги в клеточку, вырванный из школьной тетради, и величественно удалилась.

"Товарищ генерал, здравствуйте! – писал ему Влад. – Зашёл к вам, но не застал. Приду ещё. Завтра после обеда. Новостей куча, но обо всём при встрече. Очень надо поговорить. Извините за корявый почерк. Отвык писать. Ваш недавний попутчик Владислав".

Павел Петрович оделся и вышел из номера. И тут-то случилось то, чего он так опасался. Возле столика дежурной стояла Лариса Михайловна. Она заступала на дежурство.

Появление Троицкого произвело на неё убийственное впечатление. Оскорблённая добродетель обрела в лице Ларисы Михайловны достойное воплощение. Скорбно склонив голову набок, она всем своим видом демонстрировала… Не обиду, нет. Она глубоко страдала. В который уже раз убеждалась она в коварстве и неблагодарности мужчин, которые не замечали (или не хотели видеть) всей глубины своего нравственного падения. На пожелание доброго утра она ответила таким глубоким вздохом, что любое сердце, в котором ещё осталась хоть капля человечности, должно было содрогнуться и затрепетать.

– Для кого доброе, а для кого… – она не договорила и вновь вздохнула. На этот раз ещё глубже, ещё трагичней.

Павел Петрович не стал выяснять причин столь глубокого страдания несчастной женщины, быстро положил ключи от номера на столик дежурной и позорно бежал.

Погода начала портиться, небо заволокли тяжёлые серые облака, подул пронизывающий северный ветер, и то и дело принимался накрапывать мелкий занудливый дождь. Троицкий поднял воротник пальто и пошёл к остановке троллейбуса. Странно, но за годы, что его не было в Москве, многие номера маршрутов совершенно не изменились. Изменились сами троллейбусы. На смену полутёмным, с небольшими окнами машинам пришли другие – открытые, со стеклянными крышами. И поездка в них приносила бывшему зэку неизъяснимое удовольствие: казалось, не едешь – летишь по городу.

– Я до Ржевского вокзала доеду? – спросил он кондуктора, садясь в троллейбус двадцать четвёртого маршрута.

– До какого такого Ржевского? До Рижского, вы хотите сказать? – неласково переспросила полная пожилая женщина с кожаной сумкой через плечо и бумажными рулончиками билетиков, прикреплённых на ремень этой сумки.

– Да, да, конечно… До Рижского, – поправился Павел Петрович.

– Вам, товарищ, на восемнадцатый пересесть надо будет, – со знанием дела строго сказала кондукторша. – У Марьинского мосторга. Я скажу где. С вас восемнадцать копеек.

Троицкий протянул рубль, и оказалось, что в недрах кожаной сумки находится целый клад монеток. Женщина загребла целую пригоршню, отсчитала сдачу, оторвала от рулончиков два маленьких квадратика, протянула билетики Троицкому и громко объявила на весь салон.

– Следующая остановка "Трифоновская"!.. – и прибавила уже тихо, интимно. – Вам через одну, товарищ… Граждане! Проходим вперёд!.. Пап – ра – шу на задней площадке не скапливаться!..

За кладбищенскими воротами, прямо при входе, стояла небольшая уютная церковь. Двери были открыты, и оттуда доносилось пение церковного хора – шла Божественная литургия. Павел Петрович трижды перекрестился и вошёл в храм.

Сладковатый запах ладана и горящих свечей окружил его и всколыхнул в душе воспоминания далёкого детства, когда он, стоя на клиросе, выводил своим чистым звонким альтом: "… осанна в вышних, благословен Грядый во Имя Господне, осанна в вышних". А батюшка своим бархатным глубоким баритоном возглашал: "Примите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов".

Как давно это было!.. И казалось порой – не с ним.

Павел Петрович купил две свечки. Одну поставил на канун, помянув "всех сродственников по плоти и ближних круга своего", а вторую перед иконой Казанской Божьей Матери, попросив у неё помощи в безплодных пока поисках жены своей.