Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Алексей Иванович взглянул на часы.

– Половина пятого. Нам с Серёжей в храм обязательно надо.

– А в какой вы собираетесь?

– Думаю, в Сокольники. От нашего дома на метро по прямой.

– Вот давайте в храме и встретимся. Я там самое большее… через час буду.

– Значит, до встречи… Спасибо тебе…

Но последних слов она, по всей вероятности, уже не услышала: в трубке раздались частые гудки.

– Кто это?

– Моя однокурсница, Лиля… Мы с ней сорок с лишним лет не виделись, а вчера совершенно случайно встретились. Это ведь она нас с тобой в театр пригласила. Ну, что?.. Собирайся, Серёжа, поехали в Сокольники.

Служба ещё не началась, и народу в храме было совсем немного. За свечным ящиком сидела грузная пожилая женщина в чёрном платке с неприветливым, мрачным выражением на совершенно круглом лице.

– Здравствуйте, – обратился к ней Богомолов. – Мне очень нужно Доната повидать. Не скажете, как его найти?

– Будь здоров, мил человек, – и приветливая радостная улыбка осветила её угрюмое лицо. – Маша! – позвала она молодую монашку, которая чистой белой тряпицей протирала икону Иверской Божьей Матери. – Позови Доната, тут его товарищ спрашивает.

Слово "товарищ" в её устах и в храмовой обстановке прозвучало как-то странно и неуютно, но что поделать, если мы успели позабыть такое чудесное исконно русское обращение к незнакомому человеку, как "сударь". Выбили его из нас за сорок лет советской власти, и стали мы все без разбору "товарищами".

Монашка молча кивнула и направилась к алтарю.

– Сейчас явится. А вы на лавочке пока посидите. Видать, облачается.

Ждать Доната пришлось недолго, минут через пять он появился уже в облачении. Правда, росту он был небольшого, если не сказать маленького, и стихарь был ему заметно велик.

– Кто тут меня спрашивал? – и голосок у него оказался под стать росту, тоненький.

– Простите за безпокойство, – Богомолов поднялся со скамьи, – я товарищ Ивана Найдёнова. – И представился: – Алексей… А это сын мой… Серёжа… То есть Сергий.

– Очень рад знакомству, – закивал головой Донат. – Ну, а как меня звать-величать, вы, я думаю, знаете… Чем могу быть полезен?..

– Беда у нас… Вот у него, – Алексей Иванович кивнул на сына, – мать вчера погибла в автомобильной аварии. Послезавтра хоронить, а мы не знаем, была она в младенчестве крещена или нет.

Донат смутился:

– Об этом вам надо с батюшкой поговорить. Я, честно скажу, теряюсь и не могу вам однозначно ответить. В шесть часов служба начнётся, а следом отец Иоанн начнёт исповедовать, вот вы к нему и подойдите. На исповеди давно были?

– На Покров… У себя в деревне, а в Москве… как-то не довелось.

– Ну, а молодой человек?

– Молодой человек?.. – Богомолов взглянул на сына.

– Я никогда раньше в храме не был, – тихо сказал тот. – Я тут вообще в первый раз, – и покраснел.

– Ты чего робеешь? – строго спросил Донат. – Каждый человек однажды первый раз в храм приходит, и греха тут никакого нет, а совсем даже напротив. Да ты, небось, некрещёный, юноша?

Серёжка кивнул.

– Ничего, дело поправимое. Ты до воскресенья попостись, Евангелие почитай, на службы походи, когда от ученья свободен будешь, "Символ веры" наизусть выучи, и мы тебя окрестим. Верно говорю? – это он уже к отцу мальчишки обратился, а тот и радовался, и сокрушался. Радовался тому, что сынишка всё-таки оказался в Божьем храме, а сокрушался из-за того, что только материнская смерть заставила мальчишку переступить церковный порог.

Серёжка видел, что отцу неловко, сам испытывал похожее чувство, но не знал, что сказать, как ответить этому человеку, который, несмотря на свой небольшой рост, оказался таким решительным и настырным.

– Конечно, окрестим, – согласился Алексей Иванович. – Только при одном условии: если Сергей этого сам захочет.

– Конечно, конечно. За уши в купель тащить никого не гоже. Извините, пора мне, – заторопился Донат и, похлопав Богомолова по плечу, пошёл прочь.

"Благословен Бог наш, всегда, ныне, и присно, и во веки веков!.." – возгласил священник, и служба началась.

Серёжка смотрел на всё происходящее широко раскрытыми глазами. Для него это было очень красивое представление. Священники в расшитых золотом ризах, мерцание крохотных лампад, непонятные, никогда прежде неслышанные слова молитв и возглашений, церковные песнопения были значительны и прекрасны!.. Всё происходящее притягивало его к себе, завораживало. А когда церковный хор запел: "Не умру, но жив буду, и повем дела Господня", – на глаза его сами собой навернулись слёзы. И кто их просил навёртываться?!..

Помимо отца Иоанна, который, вероятно, был настоятелем храма, а стало быть, главным здесь, службу вели ещё два священника. Один совсем молодой и розовощёкий, второй постарше, с сильной проседью в волосах и глухим хриплым голосом. Они как бы дополняли один другого. И если от молодого веяло свежестью и неиссякаемым ощущением жизнеутверждающего смысла Великой вечерни, то пожилой привносил в неё некую основательность и глубину. А отец Иоанн, словно посредник меж этих двух начал, уравновешивал горячность молодости и суровую глубокомысленность зрелости. Оттого, наверное, и лица немногочисленных прихожан были одухотворенны и освещались изнутри тихой глубокой радостью, а на душе становилось покойно, и озарялась она радостным светом Божественной любви.

К концу службы ноги у Серёжки затекли, внимание рассеялось, и всё происходящее в церкви уже не производило на него такого значительного, прекрасного впечатления, как это было вначале. Он переминался с ноги на ногу, томился и хотел только одного, чтобы служба поскорее закончилась.

– Потерпи, совсем немного осталось, – успокаивал его отец.

На исповедь стояли всего четыре человека, и Алексей Иванович решил подойти последним, чтобы не задерживать остальных.

– Тебя как зовут, раб Божий? – спросил батюшка, когда Богомолов подошёл к нему.

– Алексеем, – ответил тот.

– Ну, что, раб Божий Алексий, вижу смута у тебя на душе. Рассказывай.

– Мой рассказ долгий, отец Иоанн, но я могу и покороче.

– Спешить мне некуда, и, если ты тоже не торопишься, давай не будем горячку пороть и побеседуем обстоятельней. Мне Донат говорил о тебе.

И раб Божий поведал отцу Иоанну все свои негоразды последних дней.

– Вот и не знаю я, как быть: можно отпевать Наталью или нет? – закончил он свой невесёлый рассказ.

Батюшка призадумался:

– Да-а, положение, доложу я тебе, неординарное. Но давай, мы с тобой станем рассуждать логически. Какой год рождения твоей Натальи, знаешь?

– Знаю, тысяча девятьсот седьмой.

– А кем родители её были?

– Вот этого не знаю. Хотя можно сына спросить, он, наверное, знает, – и он поманил Серёжку к себе: – Серёжа, подойди к нам.

Тот подошёл.

– Кем у тебя были бабушка и дедушка, Сергушок? – ласково спросил парня батюшка.

– Бабушка всю жизнь в школе работала, а дедушка, по-моему, на железной дороге. Но что он там делал, я понятия не имею. А вам это зачем?

– Мы тут с отцом твоим одну задачку решаем. А именно, крестили в младенчестве твою матушку или нет. Но поскольку никаких явных свидетельств у нас нет, то логично обратиться к косвеным. Конечно, среди интеллигенции в начале века нигилизм и безбожие считалось чуть ли не геройством. Однако, даже если предположить, что твои предки также были подвержены этому, всё-таки традиции ещё соблюдались, а согласно им, новорожденную обязательно крестить надо было. Ты как, Сергушок, полагаешь?..

Мальчишка окончательно растерялся:

– Я вообще-то… не знаю… Вполне возможно, – ответил он, заикаясь.

– Я тоже так считаю, – согласился с ним отец Иоанн. – В девятьсот седьмом году такого повального отречения от веры ещё не было, и, скорее всего, матушку твою крестили, – заключил батюшка. – И в конце-концов, Алёша, даже если мы с Сергеем ошибаемся, простит нам Господь этот грех по незнанию нашему. Но, если мы правы в рассуждениях своих и не совершим обряд отпевания, этот грех куда более значительный и серьёзный. Ведь так?

Отец с сыном закивали головами.

– Привозите матушку вашу завтра к вечерней службе в храм. Пусть она ночь у нас постоит. Я Дарьюшку попрошу, пусть она Псалтирь над ней почитает. А наутро мы её отпоём и похороним. По-христиански. Договорились?

– Договорились, – и за себя, и за отца ответил Серёжка. Он не понимал отчего, но почему-то страшно обрадовался.

Всё складывалось чрезвычайно удачно. Одно тревожило Богомолова: почему не пришла Лиля? На неё это было не похоже, но, в принципе, кто поймёт женщин? Эти загадочные существа вечно ставят перед нами трудноразрешимые вопросы.

27

Когда накануне вечером Павел Петрович возвращался в гостиницу, он больше всего опасался встречи с Ларисой Михайловной и необходимости объяснять, почему всё это время находился в отсутствии. Но, на его счастье, вместо знойной блондинки с роскошным бюстом за столиком дежурной сидела худая, прямая как палка, строгая пожилая дама. На пожелание Троицкого доброго вечера она коротко кивнула головой и, не разжимая презрительно сжатых губ, протянула ему ключ от номера. Павел Петрович, несмотря на столь неласковый прием, облегчённо вздохнул, принял душ и рухнул в постель как подкошенный.