Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Алексея Ивановича?

– Вы его тоже знаете?! – Троицкий был потрясён.

– Я всех, кого надо знать, знаю. А с дядей вашим третьего дня повстречался. Он у меня в гостях был и, кстати, слово мне дал, что придёт сегодня на похороны. Я поверил ему. А он?.. Вишь ты, струсил!.. Не пришёл!.. Слаб в коленках оказался.

Василь Васильич заступился за Богомолова.

– Он позавчера отцом стал. Может, оттого…

Тимофей расхохотался.

– Ой, не могу!.. Отцом!.. Ему сколько лет?!..

– Ты не понял, или я плохо выразился, – начал оправдываться Василь Васильич. – У него сын не позавчера, а в сорок четвёртом родился… А позавчера только нашёлся… Чисто случайно.

– Что же это он детьми разбрасывается. Нехорошо. Детишек беречь надо.

– Но почему струсил? – Павел Петрович окончательно перестал что-либо понимать – С какой стати он должен вас бояться, гражданин начальник?

– Должен вас огорчить, товарищ комбриг: дядя ваш… преступник. Так что, как видите, мне его по службе знать полагается.

Час от часу не легче!.. Алексей Богомолов – тишайший, добрейший человек – и преступник?!

– Представьте себе, – кивнул Семивёрстов. – Прятал у себя дома убийцу Владимира Найдёнова и помогал тому скрываться от следствия. С каковой целью и прибыл из Дальних Ключей в Москву. Я его намеревался арестовать, но только завтра. Хотел, чтобы он маму вместе со мной похоронил. Ведь он да Найдёнов были последними людьми, с которыми она в этой жизни познакомилась… А он взял и скрылся. Обманул.

Павел Петрович не знал, что говорить, как реагировать. Мощный поток информации, который обрушился на него, смял все мысли, привёл его в замешательство, обезкуражил.

– Василь Васильич, ты бы к гостям вернулся… Выпил бы… Закусил… Нам с Павлом Петровичем покалякать надо. Без свидетелей. Я понятно объяснил?

– Вполне. Хотя мне и объяснять-то ничего не надо. Не маленький, понимаю, – и столяр-краснодеревщик исчез.

Следователь ГПУ и его бывший подследственный остались в вестибюле кафе наедине, как это бывало почти ежедневно девятнадцать лет тому назад.

– Присядем? – предложил Семивёрстов.

– Присядем, – согласился Троицкий.

Они сели на банкетку возле гардероба и с минуту молча разглядывали друг друга. Со стороны могло показаться, что встретились не заклятые враги, а приятели, закадычные друзья, которые давно не виделись и теперь не знают, с чего начать, о чём говорить.

– А ты, Павел Петрович, сильно постарел. Худющий какой!..

– А ты, Тимофей Васильевич, нисколько не изменился. Разве что чуточку располнел…

– Канцелярской крысой стал. С утра до ночи бумажки строчу, а сидячий образ жизни форму сохранять не позволяет.

– Физкультурой занимайся. Зарядку по утрам делай.

– Пробовал. Не помогает. Настоящей живой работы нет, оттого и полнею.

Они опять помолчали. Павел Петрович ждал, что Семивёрстов первым заговорит о деле, а тот, похоже, и не собирался. Вопрос о сидячем образе жизни волновал его куда больше.

– Недавно в командировку ездил, так она мне подарком судьбы показалась, – с горькой усмешкой проговорил он. – Но ведь командировка эта была единственная за последние три года! Представляешь?.. А в прежнее время я за один допрос килограмма два спускал!.. Помнишь, небось, как мы с тобой двое суток без перерыва проговорили?

Это бывший подследственный помнил. У него вообще была прекрасная память.

– Ну, говорил, положим, ты один, Тимофей Васильевич. Я-то помалкивал…

– То-то и оно!.. А теперь… – и бывший следователь досадливо махнул рукой.

– Жалеешь о прежних временах? – полюбопытствовал Троицкий.

– А то как же!.. – Семивёрстов даже глаза прикрыл от нахлынувших приятных воспоминаний. – Во, житуха была!..

И тут Павел Петрович задал ему вопрос, который волновал его все девятнадцать лет, проведённые "за колючкой", но который он никак не решался задать. Хотя… И некому задавать-то его было.

– Скажи мне, Тимофей… Только честно, положа руку на сердце… Неужели ты искренне верил, что все твои подследственные действительно виновны в тех тяжких преступлениях, в которых ты их обвинял?

Семивёрстов искренне весело рассмеялся:

– Конечно, нет!.. Что я, идиот, что ли?..

– Тогда… – растерялся Троицкий, – как же ты мог?!.. Не понимаю!..

– Ей Богу, Павел Петрович, тебя и таких, как ты, надо в кунсткамере показывать. И табличку на грудь повесить: "Гомо сапиенс наивус"!.. Свобода! Равенство! Братство! Идеалы французской революции покоя не дают? Ты бы ещё про высшую справедливость вспомнил!.. И про прочую дребедень!.. Все эти слова для интеллигентских хлюпиков годятся, конституционных демократов, либералов и прочей демократической швали. Настоящим революционерам они ни к чему! Они, эти паршивые словечки, у нас, словно пудовые гири на ногах. С ними, не то что в светлое будущее, за порог собственного дома выйти не сможешь. Запомни, наивный ты человек, миром правит революционная или контрреволюционная целесообразность. И от столкновения этих двух начал, от того, кто победит в этой борьбе, зависит наше с тобой будущее. Или светлая эра коммунизма, или же мрак буржуазного мироустройства.

– Какая же может быть "целесообразность" в беззаконии?! – возмутился Троицкий.

– Опять пустое, безсмысленное слово сказал. Какое "беззаконие"?!.. Ты на процессах тридцатых годов был?

– Нет, не был.

– А жаль!.. Там бы ты увидел, как эти чистые сердцем и абсолютно невинные люди… Все эти Каменевы, Зиновьевы и Бухарины… Как они с наслаждением поливали друг друга грязью, как торопились признаться в страшных злодеяниях, как били себя в грудь и вопили, что "они больше не будут"!.. Да после подобных признаний, расстрел – самая мягкая мера наказания, поверь.

– Слушай, Тимофей!.. Ты за кого меня принимаешь?!.. Кому ты всё это говоришь?!.. Я на своей собственной шкуре испытал, каким образом вы выбивали эти признания?!.. Под пыткой даже сильный человек сломаться может!

– Ты же не сломался.

– Я не в счёт. Я – исключение из правила.

– Это точно. Ты – исключение.

– Но не об этом я… О другом тебя спросить хотел. Гражданин начальник, ты хорошо спишь?.. Спокойно?.. Совесть не безпокоит?

– На дурной сон пока не жалуюсь.

– А ведь ты у меня девятнадцать лет жизни украл!.. Самых лучших лет!.. Ты меня жены, сына лишил! С этим как?..

– Ну, тут ты сильно преувеличиваешь, товарищ комбриг: приказ о твоём аресте отдавал не я, и обвинение готовил тоже не я. Так что претензии свои по другому адресу отсылай.

– А ты, стало быть, чист и совершенно ни в чём не повинен.

– Угадал.

Троицкий чуть не взвыл, а Семивёрстов улыбнулся, потрепал его по плечу и ласково, тихо так сказал:

– Пойми, чудак-человек. Работа у меня была такая: добиться от тебя признания. Вот и всё.

– Признания в том, чего я не совершал.

– Совершенно верно. Ты не совершал, но ведь мог же совершить?.. Мог. И революционная целесообразность требовала от нас предупредить это преступление. Так сказать, в целях профилактики. Я до сих пор уверен: все мы делали очень нужное, полезное для страны дело. Вроде санитарных врачей. Мы не саму болезнь лечили, а причины, её возбуждающие. Старались в зародыше микробы крамолы убить, чтобы не смогли они наше общество заразить. И работу свою мы делали хорошо. Благодаря нам, за все годы советской власти в стране ни одно серьёзного политического столкновения не произошло, ни одного мятежа!..Да если бы не мы, ещё неизвестно, выжил бы наш народ в хаосе классовой и политической борьбы. И, пока "кукурузнику" вожжа под хвост не попала, именно благодаря нам, в стране царил мир и порядок. Не то, что теперь… И в войне, кстати, страна победила не без нашей помощи. Ответь, за что в сороковом меня орденом "Красной звезды" наградили, а в сорок пятом – "Красным знаменем"? За красивые глазки?.. Шалишь, брат!.. За хорошую работу!..

Павлу Петровичу стало скучно. Он понял: пробиться к сердцу чекиста – дело безнадёжное.

– Скажи, Тимофей, всё это ты сам придумал, или тебя начальство научило, как оправдываться перед собственной совестью и людьми, которых ты погубил,?

– Что значит "научили"?.. Я говорю то, что думаю… Во что верю.

Семивёрстов обиделся. Достал папиросу, закурил. Пуская кольца дыма в потолок, он даже не глядел в сторону Троицкого, и, казалось, разговор окончен.

– Я сейчас уйду, – успокоил его Павел Петрович. – Ты мне только скажи, что с Алексеем Ивановичем?.. Это, действительно, серьёзно?

Тимофей презрительно хмыкнул:

– Дело выеденного яйца не стоит. Никого Найдёнов не убивал, а стало быть, Богомолов не виноват, что в дому его у себя пригрел. Синицына убил Фёдор Смагин – однополчанин Найдёнова, а дядька твой проходил по делу только в качестве свидетеля. Казалось, всё в полном ажуре, и дело можно благополучно закрыть?.. Дудки!.. Смагин, подлец, ночью нижнюю сорочку на себе разорвал и на оконной решётке у себя в камере повесился. Всё с ног на голову и перевернулось!.. Синичка-то майором КГБ был, и, стало быть, в этом деле обязательно должен быть обвиняемый, чтобы прочим неповадно было посреди бела дня в засранном вокзальном сортире ресторанной вилкой кагэбэшников убивать. А Найдёнов с Фёдором в тот момент были вместе, вот я и зацепился за это обстоятельство. Больше половины работы сделал: убедил свидетелей показания поменять, отпечатки пальцев на вилке главной уликой сделал… Одним словом, всё к тому подвёл, чтобы загрести раба Божьего Владимира под микитки и, в лучшем случае, лет эдак на десять на урановый рудник отправить… Вернулся в Москву кум королю, а меня – хвать за шкирку, и пинком в зад!.. От должности отстранили, служебное расследование завели… Как я озлился!.. Если бы ты только знал!.. Ах, так! – думаю. – Вот вам! – и показал здоровенную фигу. – Весь собранный материал, а к тому времени у меня аж две папки набралось, в мусорном ведре у себя на кухне сжёг, а пепел по коридорам Лубянки развеял!.. Суки поганые!.. Ничего вы от меня не узнаете, а если хотите Найдёнова в тюрягу упечь, ройте землю сами… Без моей помощи!.. – он улыбался, и в его налитых кровью глазах светилось дикое злорадство, торжество!..