Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Равно как и жизнь без Серёжки.

Но что с ним делать?.. Отрывать от школы, товарищей, от привычной городской жизни и везти столичного пацана в тьму-таракань?.. В Дальних Ключах и телевизора-то нет, и кино в сельском клубе крутят два раза в неделю. Да и то всё больше старьё вроде "Мы из Кронштадта" или "Свинарка и пастух". И согласиться ли он?.. Тоже очень большой вопрос. А насильничать в этом вопросе Алексей Иванович считал для себя невозможным. Оставить же мальчишку одного в этой осиротевшей, а оттого сразу ставшей пустой и стылой квартире он тоже не мог.

Что делать?.. Что делать?!..

Извечный русский вопрос.

Богомолов глубоко вздохнул, нашёл в секретере чистый лист бумаги и сел писать письмо Галине в Дальние Ключи. Но уже первая фраза заставила его опять надолго призадуматься. Как написать? "Здравствуй, дорогая Галя"? Но имеет ли он право называть её дорогой и обращаться просто по имени?.. "Здравствуйте, дорогая Галина Ивановна"?.. Более дурацкое обращение и придумать трудно… После того, что между ними случилось, обращение по имени-отчеству прозвучало бы, как издевательство, ведь не на собрании они в сельсовете…

Звонок в дверь прервал его мучения. Пришла Лиля.

На лице её застыло такое трагическое выражение, что Алексей Иванович опешил: неужели она так глубоко переживает смерть совершенно незнакомой женщины?

– Очень прошу, ни о чём не спрашивай, – быстро заговорила Лиля, предвосхищая вопрос Богомолова. – Лучше сразу займёмся делами. Я тут список составила, – она вытащила из сумочки лист бумаги, – прикинула, что можно на завтра приготовить и что надо купить.

– Папа, ты почему меня не разбудил? – в дверях в ночной пижаме стоял заспанный Серёжка. – Одиннадцатый час уже!..

Но, увидев незнакомую женщину, смутился и пробурчал себе под нос:

– Доброе утро…

Лиля вдруг страшно обрадовалась:

– Доброе утро, Серёжа. Так вот ты какой!.. А я – однокурсница твоего папы. Мы с ним совершенно случайно позавчера встретились, сорок лет не виделись, и вдруг!.. Меня Лилей зовут… Это я пригласила вас обоих позавчера на спектакль Олега Ефремова, но вы… к сожалению, не смогли. Но ничего, в следующий раз как-нибудь… Верно?.. Вот и прекрасно!.. Товарищи мужчины, давайте быстренько обсудим мой список и – по магазинам!.. Времени у нас не так много, как кажется. Итак, слушайте!.. На поминках всегда полагаются блины. Это во-первых. Во-вторых, кутья… Это, Серёжа, рисовая каша с изюмом… Скажи, у вас мёд есть?.. Если нет, купим…

– Подожди, Лиля, – остановил её Алексей Иванович. – Не надо суетиться и не надо ничего покупать. Поминки устраивает станция "Скорой", где Наталья работала… В Склифе…

– Как же так? – растерялась Лиля. – Значит, список мой вам ни к чему?..

– Я только что разговаривал с главврачом… Иваном Сидоровичем. Он даже слушать меня не стал, когда я о поминках заикнулся. Так и сказал: "Мы друзей своих, как на фронте, провожаем!.."

Серёжка от радости даже вспыхнул весь:

– Я всегда говорил: дядя Ваня… человек!

– Так что давайте просто позавтракаем. У меня во рту тоже ни крошки не было. Серёжа, а ну-ка быстро зубы чистить! – и, когда тот вышел, обратился к своей студенческой подруге. – Ты по утрам чай или кофе предпочитаешь?

– Мне всё равно, – с усилием, пытаясь сдержаться, проговорила Лиля, но не выдержала и заревела, по-детски шмыгая носом и размазывая по щекам потёкшую из глаз чёрную тушь.

– Лиля, что с тобой?.. – растерялся Алексей Иванович. – Что случилось?.. Лиля!..

– Прости меня… Дуру… Не обращай внимания… – сквозь рыдания пролепетала она и заревела ещё громче.

– Как это "не обращать", если ты… так плачешь? Ты на себя в зеркало посмотри!.. Лиля, объясни, что у тебя стряслось?.. И умоляю, не реви!

Привлечённый рыданиями Лили на кухне появился перепуганный Серёжка.

– Папа, что тут у вас?.. Почему тётя Лиля плачет?..

– Я уже не плачу, – всхлипывая и пытаясь улыбнуться, она гордо вскинула голову. – С чего ты взял?.. Видишь, я уже совсем…

И не договорила. Слёзы по-прежнему душили её.

– Лиля!.. Немедленно прекрати!.. – Богомолов почти разозлился. – Не умею я слабый пол утешать!.

– Тётя Лиля! – Серёжка решил придти на помощь отцу. – Вот… Вы воды выпейте.

– Да, да… Спасибо, я сейчас… Это всё из-за Юрика.

Минут через десять, выпив полстакана валерьянки и смыв со щёк чёрные разводы, Лиля понемногу пришла в себя.

– Ну, рассказывай, – потребовал Алексей Иванович. – И давай по порядку. Как он тебя нашёл?

– А он меня не искал, – огорошила Богомолова университетская подруга.

– Как это "не искал"?!.. Ведь ты, насколько я понимаю, была абсолютно уверена, что его уже нет… – он был сбит с толку и от этого туго соображал. – Где же вы встретились?..

– В троллейбусе, – просто, как о чём-то обыденном, сказала Лиля.

Да!.. Конечно, не каждый день, но всё же случаются иногда в жизни человека события, которые иначе, как фантастическими, не назовёшь. И встреча Лапина с женой была из разряда именно таких. Он стоял в проходе набитого битком двенадцатого маршрута и пытался в людской толкотне читать книгу незнакомого ему прежде Ремарка. У романа было очень претенциозное название: "Время жить и время умирать", но этот немец задел его за живое, и Юрик что было сил пытался не обращать внимания на толчею. Вдруг кто-то постучал его по плечу, и нежный женский голос вежливо попросил: "Пожалуйста, передайте кондуктору на билетик". Он обернулся, чтобы взять деньги у симпатичной пожилой дамы и… остолбенел. Это была его жена Лиля, с которой он мысленно расстался навеки шесть лет тому назад, когда за его спиной с лязгом закрылась дверь тюремной камеры. Она тоже узнала его, слабо вскрикнула и потеряла сознание. В троллейбусе началась обычная в таких случаях суета: "Женщине плохо! – Остановите троллейбус! – На воздух, на воздух её! – Я на билет деньги передавал! – Ничего, оклемает-с я! – Действительно, если из-за каждой… – Постыдились бы, у человека обморок!.." Кондуктор дал сигнал водителю, и тот остановил троллейбус. Пассажиры, насколько это было возможно, расступились, и Лапин почти на руках вынес уже начавшую приходить в себя Лилю на воздух. Она прислонилась к фонарному столбу, лицо её было белым, как полотно, глаза лихорадочно блестели, дрожащие губы тихо повторяли: "Ты вернулся… Вернулся…"

– Вот так мы с ним встретились, – спокойно, почти без эмоций сказала Лиля. – Юрик проводил меня до дому и первым делом попросил у меня разрешения позвонить в Подольск. Я сначала не придала этому никакого значения, но, когда он по телефону стал говорить на непонятном мне языке, насторожилась. Потом, много позже я поняла: он говорил по-эстонски. Мы проговорили с ним до утра. Ждали, когда откроется метро. А без четверти шесть Юрик поцеловал мне руку и уехал… В свой Подольск!..

Она опять попыталась заплакать, но громадным усилием воли сдержалась и поведала мужикам горестную историю своего… мужа.

Юрик из лагеря вернулся не один. Вместе с ним в Москву приехала его новая «гражданская жена» Марта Хеске. До сорокового года она счастливо жила в Таллине вместе со своим мужем Тыну и дочкой Айри. Но, когда в Эстонию вошли советские танки, господина Хеске арестовали, потому что он был заместителем бургомистра Таллина и не выразил особого восторга по поводу оккупации его родного города. Гласного суда над ним не было, но людская молва донесла, что на третий день после ареста гражданина Хеске расстреляли. Вскоре после гибели мужа у Марты забрали дочь Айри и отправили малышку в детский дом куда-то в Россию. Марта не могла с этим смириться. Она ходила по всем инстанциям, сначала просила, потом угрожала, требовала и так надоела бдительным чекистам, что те сначала выслали её в Казахстан, чтобы не мешала «работать», а когда началась война, вообще дали пять лет за шпионаж в пользу Германии и вывезли в один из мордовских лагерей, где она, по их замыслу, должна была проститься с этим грешным миром. От неизбежной гибели нежную, хрупкую эстонку спасло то, что она, как оказалось, была великолепным врачом. Однажды, на её счастье, заболел начальник лагеря, в котором отбывала свой срок Марта, майор Проценко Павло Мыколаевич. Всё тело его покрылось мелкой красной сыпью. Сыпь эта нестерпимо чесалась, майор не мог совладать с собой и расчёсывал прыщики так, что вся кожа его превратилась в кровавую коросту, а температура зашкаливала за сорок. Местные врачи никак не могли поставить диагноз и были в страшной панике, потому что, в случае гибели доблестного майора им грозила «десятка без права переписки». Марта служила в санчасти лагеря санитаркой и, увидав трудно переносимые муки Проценко и отчаянное замешательство врачей, попросила у них зелёнки и, смазав каждый прыщик на теле Павло Мыколаича изумрудной жидкостью, предписала делать это по три раза ежедневно. И что же?.. После первой процедуры «гражданин начальник» стал чесаться гораздо меньше, на второй день прекратил вовсе, а на третий, когда температура начальственного тела опустилась до отметки тридцать семь и семь, весь медицинский персонал санчасти вздохнул с облегчением. Стало ясно – Проценко спасён!.. «Что же это была за болезнь?» – робко спросили Марту. «Ветрянка», – коротко и безапелляционно ответила она. «Как ветрянка?!.. Ведь этой болезнью болеют только маленькие дети!» – «Ошибаетесь, – успокоила их Марта. – У взрослых она протекает в более острой форме. Главное, чтобы осложнений не было…» Могучий организм Проценко с честью справился с возможными осложнениями, и уже через неделю его лающий бас опять гремел над территорией лагеря. Врачи только руками развели. Поправившись, Павло Мыколаевич властью, данной ему не Богом, но довольно высоким начальством, назначил Марту заведовать санчастью, а когда в сорок четвёртом его перевели из Мордовии на Колыму, прихватил свою спасительницу с собой. И там, в райцентре Сусуман, Марта задержалась на долгие тринадцать лет. Когда срок её отсидки истёк, Проценко добился, чтобы ей добавили ещё пару лет, а по завершении и этого срока вывел Марту «на поселение», то есть сделал её свободной, но только в пределах Колымского края. И вот теперь «товарищ»… Уже не «осужденная», а именно товарищ Хеске заведовала в Сусумане терапевтическим отделением районной больницы.