Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Тот поднял голову, секунду подумал и встал с рюмкой в руках:

– И скажу!.. У меня никогда не было матери. Сколько помню себя в раннем детстве, вечно на улице, вечно в лохмотьях, вечно грязный, вечно больной… Что ожидало меня в моей такой паршивой и невезучей жизни? В лучшем случае тюрьма, в худшем – перо в бок и братская могила без имени и фамилии на надгробье. Елизавета Павловна спасла меня, и её единственную я хотел назвать "мамой"… И не назвал… Не успел… Так всегда получается: хорошие слова мы всегда "на потом" оставляем… Прости меня, мама, что только сейчас я могу сказать тебе… – он замолчал, судорожно глотая душившие его слёзы. – Говори ты, Тимофей… Я не могу…

– А я и говорю, – тыльной стороной ладони Тимофей стёр выползшую из глаза слезу. – Спасибо, Николай… Брат мой названный… хорошо сказал, подлец!.. – и вдруг засмеялся. Коротко и с издёвкой. – Когда умирает какой-нибудь гад ползучий, радость испытываешь. Возьмём, к примеру, нашего товарища подполковника… Не мог даже у могилы слова человеческого из себя выдавить, всё по бумажке без выражения пробубнил!.. Лично я на его похоронах от радости козлом бы скакал!.. Честное слово!.. Ещё одной сволотой на земле меньше стало!.. А когда от нас уходит такой человек, как мама моя… Елизавета Павловна Семивёр…

Он не договорил, только махнул рукой.

– Не чокаясь… И до дна!..

Залпом опорожнил фужер и, не закусывая, налил ещё.

– Ну, вот… Маму помянули, а теперь давайте помянем сына её – Тимофея Васильевича!..

Сухопаров резко оборвал его:

– Ты что говоришь?!.. Окстись!..

– Я говорю – помянем Тимофея Васильевича Семивёрстова!.. Так получилось, что в одночасье оба кончились: и мать, и сын!..

Андрей Дмитриевич даже озлился:

– Я понимаю, у тебя горе… Но имей над собой власть!.. Не думай, что тебе сейчас всё дозволяется!..

– Ничего я такого не думаю… Я не шутя говорю, и ты, Андрюша, сам понимаешь, что мне каюк!.. Кончился Семивёрстов!.. Писец!..

– Ерунду городишь! – не сдавался Сухопаров. – Служебное расследование ещё не означает, что тебе приговор подписан…

– Не хочешь выпить со мной, не надо. Я сам!.. – Тимофей поднял свой фужер, но, прежде чем выпить, обратился к сидящему рядом Троицкому: – Ты, Павел Петрович, думаешь, я тебя на материнские поминки пригласил?.. Заблуждаешься!.. На свои собственные! – и, склонившись почти к самому лицу своего бывшего подследственного, добавил – Прощай!.. И прости!.. За всё!.. Если можешь…

Выпил залпом и рухнул на стул. Словно куль с мукой, рухнул. И тут же обмяк, развалился на составные части: руки – отдельно, ноги – отдельно, голова – сама по себе.

– Тимофей Васильевич, вы бы закусили, – робко предложила Дуня.

– Отзынь! – Семивёрстов уткнулся лицом в широкие ладони и затих.

В кафе повисла гнетущая тишина. Никто не пил, не закусывал. Все сидели за столом молча, разглядывая на поблекших стенах фантастические маки, бывшие когда-то ярко-красными и которые по замыслу художника должны были символизировать советско-китайскую дружбу навек. Но безжалостное время и дружбу с Пекином сделало не такой прочной, и красные маки превратило из багровых в тускло-бурые. Всем было как-то не по себе, и только Мария Викторовна, не обращая внимания на антураж кафе и на притихших соседей, с аппетитом уничтожала вторую порцию заливного судака, запивая его лимонадом "Буратино".

И тут встал Василь Васильич:

– Уважаемые товарищи и, в некотором смысле, дорогие друзья! – сколько глубокой скорби было в его тихом голосе, в его худой нескладной фигуре, одетой по такому торжественному поводу в тёмно-синюю тройку и белую рубашку с галстуком времён военного коммунизма. – Что говорить?.. Тяжёлый сегодня день!.. Расставание всегда грустно, а смерть трагичней любой разлуки тысячекратно. И я согласен с Тимофеем Васильевичем, что с уходом дорогого человека, а именно – матери, он тоже как бы… перестаёт быть тем, кем был при её жизни. То есть осиротевает… Нет, сиротеет… Нет!.. Лучше всего сказать – становится сиротой… Вы меня понимаете?.. Но!.. Как сказал один китайский мудрец… Я запамятовал: то ли Конфуций, то ли Пын де Хуэй, но кто-то из них, это точно… Так вот, этот мудрый китаец произнёс однажды, а я повторю его наполненные глубоченным философским смыслом пророческие указания: "Мёртвый мирно в гробе спи. Жизни радуйся живущий!" Тимофей Васильич!.. Посмотри, кто тебя окружает!.. Какие люди сидят за этим столом!.. Орлы!.. Соколы!.. И все они – твои друзья и не бросят тебя в беде!.. Мы всегда будем рядом, рука об руку… И поможем, чем сможем!.. Предлагаю тост за здоровье нашего дорогого товарища Семивёрстова!.. Лет до ста, Тимофей, тебе жить без старости, и год от года расти нашей за тебя гордости!.. Ура!.. То есть будь здоров и не кашляй!..

И донельзя довольный, что исполнил свой гражданский долг, он со спокойной совестью опрокинул в себя наполненный по примеру Семивёрстова фужер "Столичной".

Павел Петрович чувствовал, что попал в нелепое, дичайшее положение. Его привело на эти поминки не желание разделить скорбь или выразить соболезнование. Он пришёл, потому что бывший следователь поманил его обещанием показать какую-то очень важную, касающуюся лично его, как он выразился, "штукенцию". Но вся складывающаяся на данный момент ситуация, а главное, состояние самого Семивёрстова, пришедшего в полную негодность после двух опорожненных фужеров водки, говорили о том, что не только узнать что-то новое о своей судьбе, но даже поговорить о погоде с Тимофеем Васильевичем сегодня не удастся – тот был в полной отключке. Поэтому надо тихо, не привлекая всеобщего внимания, покинуть эти странные поминки. Тем более, создавалось впечатление: Семивёрстов блефует, и никакой "штукенции" у него нет. Опять решил слегка покуражиться. Поэтому, улучив благоприятный момент, Троицкий тихо встал и медленно направился к выходу, втайне надеясь, что его маневр останется незамеченным. Но уже в дверях, когда, казалось, бегство его состоялось, кто-то окликнул его:

– Павел Петрович!..

Троицкий обернулся. За его спиной стоял мастер-реставратор и ценитель спиртных напитков.

– Извините за назойливость, но очень уж не терпится уточнить… В каких отношениях вы состоите с Алексеем Ивановичем Богомоловым? Не приходится ли он вам родственником? Чисто случайно?..

Павел Петрович вздрогнул, как от удара электрическим током:

– Приходится… дядя он мне…

– Я сразу так и подумал, – Василь Васильич весь светился от удовольствия. – Он мне много про вас рассказывал.

Вот те на!.. Когда это дядя успел так много рассказать Василь Васильичу про своего племянника, которого практически совершенно не знал. Что-то в этом сообщении показалось Троицкому слишком неправдоподобным.

– А вы с ним коротко знакомы?

– Не то, чтобы коротко, но всё-таки сиживали единожды за одним столом… Выпивали…

– Вы?.. С ним?!..

– Конечно. Ведь он ночевал у меня в квартире два дня назад. Сейчас, правда, съехал. Сын у него нашёлся. Случайно. Дитя фронтовых будней, так сказать. Надеюсь, вы меня понимаете?.. Вот он к сыну и перебрался. Но вы-то, я думаю, лучше меня обо всём об этом знаете?..

– В том-то и дело, ничего я не знаю. Я Алексея Ивановича уж и не помню, когда видел… Лет сорок назад… А то и больше.

Василь Васильич даже присвистнул:

– Ничего себе!..

Если бы Павлу Петровичу сказали сегодня утром, что уже к вечеру он нападёт на след дяди Лёши, он бы, наверное, только рассмеялся в ответ, но факт остаётся фактом: товарищ Богомолов объявился на горизонте в самый неожиданный момент, и, может статься, очень скоро они увидятся.

– А я никак не могу разыскать его. Понимаете, он мне так нужен! Где он?

Василь Васильич почесал затылок:

– Вопрос интересный, но я, к своему величайшему сожалению, не имею об этом ни малейшего понятия. Адресок своего нового местопребывания товарищ Богомолов мне не оставил.

– А телефон?.. Новый номер его телефона вы знаете?

– Увы!.. И новый номер для меня такая же тайна, скрытая мраком неизвестности.

С досады Троицкий готов был выть, волосы на себе рвать, локти кусать! Опять!.. В который уже раз!.. Опять неудача!.. Как будто, кто-то нарочно разводит его с дядей Лёшей, не даёт увидеться.

– Что это за секреты у вас?.. Можно послушать?..

Рядом с ними, словно из-под земли, вырос Тимофей Семивёрстов. Он был абсолютно трезв, но всё так же мрачен и зол.

– Какие секреты, Тимоша, дорогой? – Василь Васильич расплылся в широченной улыбке. – Так… Беседуем о превратностях жизни и хитросплетениях человеческих судеб. Вот, к примеру, Павел Петрович никак не может дядю своего отыскать.

– Алексея Ивановича?

– Вы его тоже знаете?! – Троицкий был потрясён.

– Я всех, кого надо знать, знаю. А с дядей вашим третьего дня повстречался. Он у меня в гостях был и, кстати, слово мне дал, что придёт сегодня на похороны. Я поверил ему. А он?.. Вишь ты, струсил!.. Не пришёл!.. Слаб в коленках оказался.