Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

тоже попробуй…

Тарковский. Это удивительный мед, который можно есть отдельно…

Панфилов. Это что, горный мед?

Тарковский. Нет, не горный, но просто очень хорошего качества…

Лариса. Это из монастыря…

Тарковский. Там разные травы и розмарин…

Лариса. Да-да, розмарин…

Тарковский. Глеб, ну, значит, такой кадр: торговые крытые ряды, типичные такие для волжского городка, с двумя рядами лавок… то есть не лавок, а как это называется? Прилавков! Прилавки справа и слева…

Панфилов. Каменные или деревянные?

Тарковский. Деревянные! И с такими еще – знаешь? – деревянными тротуарами внизу, там внутри под длинными навесами… При этом такой размытый, нерезкий фон и очень яркий… Такой интенсивности, что даже почти ничего нельзя понять, так забивает все свет… И стоит такая женщина, баба, которая торгует внутренностями: перед ней разложены какие-то там части, не знаю… желудок лежит, и вот она все это перебирает руками… Про скорость я тебе уже объяснил. Значит, кадр, в котором эта женщина делает свое дело. Да, а в первом кадре в уборной скалывают лед… И все это рядом с какой-то помойкой, где-то у кирпичной стены… А внутри, с обратной стороны лестницы со ступеньками – знаешь, как бывает? – выгребная яма. То есть по одну сторону лестница, а по другую сторону выгребная яма… Так что фактура, сам понимаешь, соответствующая, а герой там чего-то возится с ломом… И все это снято так же, как я тебе сказал… Потом второй кадр с бабой…

Панфилов. Какой план? Общий, средний, с наездом, простой?

Тарковский. Статичный общий план чуть-чуть сверху, без наезда, без ничего… Очень глубокая тень, и потому, когда герой работает, то он попадает то в свет, то в тень. Например: он поворачивается и оказывается сразу ослеплен светом. И снято все это еще с небольшой передержкой: он там что-то колет, колет, а кто-то выходит в это время на ступеньки и выливает воду почти на него… И он поворачивается – знаешь? – как слепой, как больной, как умирающий от страшной раны человек, который глядит на солнце… Понимаешь?.. Вот такое ощущение…

Панфилов. Ну да, тут еще характер…

Тарковский. Да нет, я говорю о простом впечатлении… После этого идет кадр с мясом на среднем плане: здесь все идет с антуражем, женщина через прилавок, а на переднем плане мясо. Это черно-белый кадр. А на следующем плане, кажется, какой-то мужик, точнее, старик играет на гармошке – он идет в сопоставлении с той бабой-торговкой… А потом в кадре в ряду между прилавками отплясывает бабка, одетая соответственно по-платоновски, то есть бог знает как… Такой натурализм! Уже страшнейший! Она танцует, а потом все снова возвращается к герою, который падает, – за кадром музыка, гармошка такая, а он падает и лежит там среди всего этого… точно падаль… Вот такой вот вариант! Но, конечно, рассказать на самом деле ничего нельзя…

Панфилов. Да это надо увидеть…

Тарковский. Послушай, но в этом случае я должен тебе сказать с полной ответственностью… При этом я человек – ну, как тебе сказать?..

Панфилов…Трезвый.

Тарковский. Ну да: я комплимента зря не сделаю. У меня…

Панфилов…Хрен дождешься.

Лариса хохочет.

Тарковский. Ну правда, я редко склонен хвалить…

Лариса. Но в данном случае Андрей после просмотра был просто в восторге.

Тарковский. Глеб, ты знаешь, как трудно во всех смыслах делать экранизацию, даже если ты пытаешься делать точную экранизацию, ты все равно отталкиваешься от произведения, то есть легкого пути нет. Но, Глеб, представь себе, насколько трудно снимать экранизацию Платонова?! К нему испытываешь такое огромное уважение, даже пиетет, тем более его испытывают авторы фильма…

Панфилов. А Сокуров испытывает к Платонову пиетет?

Тарковский. Он его обожает просто… Сам он происхождением из Горького…

Панфилов. Ах, он из Горького?

Тарковский. Ну да. Это русский мальчик, настоящий такой, русо-пятый. Так что должен тебе сказать, Глеб, что эти кадры и некоторые другие у него просто НЕЧТО, с моей точки зрения. Может быть, я ошибаюсь, ты посмотри. Но мне кажется, что это равно самому Платонову: конечно, все сделано другими средствами, но идет точно по пятам Платонова.

Панфилов. То есть в образном смысле это эквивалентно…

Тарковский. Именно эквивалентно! Это тебе не «Попрыгунья», сделанная Самсоновым. Это нечто совершенно новое, сделанное новыми средствами. Но это соответствует тому, что хотел сказать Платонов, а в этом я вижу достоинство фильма и его автора.

Панфилов. Ая советую вам здесь посмотреть работы Сережи Овчарова. Он закончил режиссерские курсы, учился у меня в мастерской… Совершенно удивительная, самобытная личность…

Тарковский. А какую он картину сделал?

Панфилов. Называется «Нескладуха»…

Тарковский. Что-то я не слышал…

Панфилов. Он сам писал сценарий, сам снимал. Такой лубок. Две части. Больше ничего говорить не буду.

Тарковский. Как его фамилия?

Панфилов. Овчаров. Я вчера узнавал, что эта картина есть у нас в Совэкспортфильме у Валерия Борзова.

Тарковский. Надо посмотреть… (неуверенно тянет Андрей, опасавшийся уже к тому времени Совэкспортфильма и предпочитавший уже обходить его стороной. – О.С.).

Панфилов. Он может показать эту картину, он ее нашел у себя после того, как я ему сказал в Болонье: «Вот вы носитесь тут все время с грузинским кино: ГРУЗИНСКОЕ КИНО! ГРУЗИНСКОЕ КИНО! А чего ж не замечаете вовсе своего РУССКОГО?»

Тарковский. Да, ни фига они тут не понимают…

Панфилов. Овчаров молодой РУССКИЙ автор, очаровательный молодой человек, внешне похожий на Гринева из «Капитанской дочки». Его просто можно было бы снимать в этой роли. Юный. Ему 21 год. Окончил он Институт культуры. А потом притащил на режиссерские курсы папки своих рисунков. Он прекрасный художник и снимает так, как рисует. Я расскажу вам два кадра из картины: начинается она как беспечный русский лубок, а оканчивается как притча… Как мудрая прекрасная притча! Начинается фильм с того, что такой неброский, загульный русский голос поет частушку. А под эту частушку идет мужик с завязанным ухом, в простой рубахе, обросший такой…

Тарковский. Современный мужик?

Панфилов. Нет-нет. Это дореволюционное время, к нам не имеет никакого отношения!

Тарковский. Дело происходит в Сибири?

Панфилов. Нет, это средняя полоса… Словом, к нам это никакого отношения не имеет. Идет себе в кадре мужик, сеет или делает движения, поначалу не очень понятные. Камера медленно отъезжает…

Тарковский. Обгоняет его?

Панфилов. Нет, движется перед ним, а потом просто использует трансфокатор: камера таким образом отдаляется от него, открывая окружающий его пейзаж. Тогда оказывается, что он идет по пояс в воде и сеет, сеет – понимаешь?.. Вокруг него такая серая гладь… Уходит все дальше, дальше, и вот под ту же частушку появляется такой же волосатый мужик: он сидит с топором и сноровисто так рубит. Камера отъезжает снова, и мы видим, что он рубит сук, на котором сам сидит…

Тарковский. А-а-а!

Панфилов. Причем кадр продолжает развиваться под эту частушку: и мы видим, что сидят два мудака на суку и