Утраченные звезды - Степан Янченко

Анастасия мечтала стать купчихой с услужливыми, верными приказчиками и продавцами, да вот — не получилось. Видно, потому что не всем и не каждому покровительствует купеческое государство, ему нужны сильные купцы, чтобы на них можно было опереться не только на выборах, а и в последующем, когда потребуется поддержка, в том числе и против мелких купчишек.

Отпустив покупательниц, Анастасия опять обратилась к Петру Агеевичу:

— Вот так я оказалась в этой палатке уже за продавца, доторговываю остатки товара, запасенного в свое время, а те четыре палатки, которыми уже владела, закрыла. Спасибо, знакомый бывший завбазой, а теперь оптовик обещает подрядить, — она вдруг вскинула голову и с нескрываемой заносчивостью сказала: — Но я все равно пробьюсь, я сумею, я знаю, как, когда подловчиться.

— Бессомненно, вы же профессиональный торговец, — заметил Петр с некоторой скрытой иронией, она, однако поймала его иронию и серьезно ответила:

— Те профессиональные навыки, которые я приобретала в советском институте и в советской торговле, мне сейчас не полностью подходят. Я уже прочувствовала новую по своей природе торговлю — капиталистическую, мой характер больше подходит для частной торговли, для азартного риска, для увлекательной игры, в которой нет для тебя никаких моральных рамок и ты можешь себе хапать столько, сколько, по выражению нашего всенародного, слопаешь.

Петру Агеевичу понравилось ее чистосердечное признание, открывающее ее характер, ее замашки к авантюристичности, а авантюрность дела таит в себе не только известный риск, но и обязательный расчет на человеческую доверчивую простоту, на природную добросердечность людскую, на то, что большинство людей предполагает, что оно живет в царстве честности и порядочности и наивно заблуждается в том, что новый порядок жизни тоже зиждется на честности и порядочности, а не на присвоении этих человеческих ценностей в личных, корыстных интересах. Но он сказал, как бы предупреждая ее от авантюрного настроения:

— Смотрите, сколько вокруг вас жаждущих выделиться на частной торговле — не легко пробиться отдельному человеку сквозь такой конкурентный вал, — он хотел, было, показать на примере другой торговли, о народном магазине, в котором директорствует Галина Сидоровна Краснова, но удержал себя, подумав, что Пескова с ним все равно не согласится, потому как она уже человек из другого мира, из какого не выйдет, если даже погибать будет.

Пескова наклонилась к нему через прилавок и уже подобревшим и чуть игривым голосом проговорила:

— А мне не страшен этот разлив конкуренции, я сумею разгрести для себя место, старые связи еще действуют — обязательно обзаведусь всем, что требуется для бизнеса… — она подумала немого, глаза ее блестели задорной внутренней игрой, а люди с таким душевным настроем умеют быстро и легко освобождаться от жизненных невзгод и потрясений. Она снова заговорила с прихлынувшей уверенностью: — А ты, Петр Агеевич, раскинь своим умом по всей России от границ до границ и вглядись в то, какая она у нас страна стала.

Это уж было интересно: значит и она, Анастасия Пескова, на общую жизнь смотрит не только из ограниченного круга местного базара, а сообразуется с общей ситуацией в государстве, она, получается, не такая простушка, как может показаться с первого взгляда из своей палатки. И Петр загорелся любопытством:

— Ну, и что же вы находите в нашей стране?

— А то, как нынешняя РОССИЯ стала страной сплошь торговцев. Раньше называли число мелких торговцев, так называемых челноков 10 миллионов, сейчас перестали сообщать, стало быть, этих мелких торгашей стало 20 миллионов. Накиньте на каждого из них хотя бы по две семейные души, значит, еще два раза по двадцать — это половина почти взрослого населения! Пусть я преувеличиваю это число, но все равно получается, что Россия стала торговой страной, — в голосе Анастасии не было ни удивления, ни недоумения, а скорее, удовлетворение тем, что и она принадлежит к этому массивному слою торговых людей, и коль для него созданы условия непотопляемости, то она, стало быть, на правильном пути: общество ее испрашивает и предоставляет крышу.

— Как-то я вас в ваших рассуждениях не очень разумею, — протестовал Петр.

— В чем сомнение?

— Ну, как же? Пусть не половина, а третья часть населения занимается торговлей, да к этому прибавьте пятнадцать-двадцать миллионов безработных, то кто раскупает ваши товары?

Анастасия рассмеялась на такую наивность Петра и весело стала объяснять:

— Во-первых, мы друг друга обслуживаем, а во-вторых, нас обслуживает государство, ну, в смысле — зарплата, пенсии, пособия из бюджета, да частично и какие-никакие заводы-фабрики работают, тут взаимный кругооборот — государство нам из бюджета через свои выплаты населению на рынок выбрасывает, мы — в бюджет через свои налоги.

— Понятно, — согласился с таким простым пояснением Петр, — А то, что рынок заполнен заграничным барахлом и наполовину ихними продуктами, вас не беспокоит?

— Нет, — тотчас откликнулась Анастасия, — я это уж давно пережила и поняла, что мне все равно, чьим сахаром или вермишелью торговать, лишь бы они мне подешевле доставались. А потом слово купец русское, то есть он тоже сперва закупал, а потом продавал.

— Ну, уж извините, Анастасия Кирьяновна, — возразил Золотарев, — тут я буду с вами спорить. Русский купец закупал такой заграничный товар, какого не могла Россия у себя иметь, в обмен на продажу российского товара. А у вас получается невероятное: в обмен на заграничное залежалое барахло вы по существу продаете наших людей.

— Как это так? — растерянно воззрилась на него Анастасия.

— Да так получается, — почти в сердцах воскликнул Петр, — Подумайте над тем, что я вам сказал, хорошенько подумайте над тем, как вы все вместе закладываете российский народ зарубежному капиталу, и вы поймете… — Ему уж надоело разговаривать с зашоренным капиталистическими уздечковыми наглазниками человеком, это претило его понятиям жизни, и он поспешно простился. — До свидания, заговорился я с вами, но спасибо за сообщение о Федоре и о себе, — он, не подавая руки, торопливо пошел от Песковой с ощущением в груди чего-то несвеже-вязкого.

Она с кривой презрительной усмешкой посмотрела ему вслед.

Он стал опорой коллектива

Костырин Андрей Федорович со своим неизменным дипломатом в руке поздним утром, когда уже поработал в двух квартирах, прошелся мимо магазина Красновой, полюбовался на привлекательную, похожую на уличную картинно-плакатную выставку витрину, и подумал: Молодец Краснова, не пожалела денег на художественную рекламу… Зато привлекательно и ненавязчиво-агитационно… А вот это совсем превосходно: между окнами газетная витрина Советской РОССИИ.

Против витрины стояли три пожилых человека, читали газету. Костырин задержался и спросил с заинтересованностью:

— Что, мужики, важного пишут?

На него все втроем воззрились с подозрительно-презрительным выражением, и один из них с негодованием показал на грязные пятна на стекле:

— А вот что важное: видишь, грязью было стекло заляпано, это при божьем свете и только что вывешенную газету пытались залепить от людских глаз.

— Кругом все сухо, нигде нет лужи, и где только, сволочь, грязи нашел.

— Боятся они нашей газеты, демократы, — вот что важно, — сказал второй, сурово насупленный мужчина.

— Они правды боятся за свою деятельность, боятся отмщения народного за то, что обобрали и обманывают народ, — добавил третий мужчина на вид моложе своих товарищей, отодвигаясь чуть в сторону и давая место Костырину, и с некоторой демонстративностью указал всей ладонью на газету: — А интересное вот что — доклад Геннадия Андреевича Зюганова на пленуме Центрального Комитета Коммунистической Партии Российской Федерации. Становитесь сюда, читайте вместе с нами.

— Спасибо, дома почитаю, выписываю эту газету, а сейчас я на pa6oте, — и показал на свой дипломат.

— Слесарь что ли? — угадал насупленный.

— Да, в домоуправлении.

— А у нас не за что газету выписать.

— Хотя она и к нам обращена.

Эти два голоса прозвучали печально, как из-под тяжелой ноши, а ношей этой была вся рабочая жизнь, если еще была рабочей. Костырин ничего не мог сказать им в утешение, только с печалью распрощался. Они молча посмотрели ему вслед и повернулись к газете.

Костырин, прежде чем повернуть в магазин, оглянулся на мужчин у газетной витрины: все трое, тесно сгрудившись, читали газету, и Костырин почувствовал в груди теплую волну прилива радостных чувств за людей, понимающих его газету. А когда он прошелся по магазину и увидел с внутренней стороны окна толпившихся женщин у газетной витрины, радость за людей, читающих газету и предоставивших им такую возможность, широкой волной окатила его сердце.