Утраченные звезды - Степан Янченко

Перед тем, как поехать за макаронами, Петр решил пройтись поутру по рынку, чтобы сориентироваться, какими видами макаронов торгуют и какие держат цены, что больше раскупают хозяйки. Ранее он, изучая цены, уже расположил гастрономические палатки: был ряд палаток с кондитерскими изделиями, с овощными консервами, напротив — палатки с крупами, мукой, макаронами, сахаром и другими заморскими продуктами штучного предложения.

На этот раз он присматривался к макаронам, и он пошел вдоль палаточного ряда мучных изделий. Первое, что он отметил, — однообразие макаронных изделий и вермишели. В ихнем магазине ему казался выбор многообразнее по сортности и цене. Но и здесь, на рынке, торговля шла, хотя не так-то бойко, но все же оживленно: многие хозяйки перед работой пробегали через рынок, чтобы с утра запастись продуктами, а макароны и бульоны были ходовыми товарами. Петр прошел весь ряд до конца и вернулся назад — не упустил ли что-нибудь интересное.

И вот в одной из палаток он встретил знакомое лицо прямо глаза в глаза и от неожиданности чуть оторопел: не ожидал такой необычной встречи.

Перед ним стояла в белом фартуке на груди Пескова Анастасия Кирьяновна, запомнившаяся ему при первом знакомстве разбитной, самоуверенной, дерзко-деловой хозяйкой на рынке. Сейчас перед ним стояла не хозяйка рынка, а заурядная продавщица скудного ассортимента продуктов и, хоть раскрашенная, как матрешка, но с утомленным, осунувшимся лицом, на котором выдавались обострившиеся скулы, и вяло светились погасшие широкие глаза. Петр удивился и почувствовал щемящую жалость к этой женщине, когда-то цветущей распутнице, кичившейся своей самоуверенностью и легким рыночным плаваньем. Он задержался, подождал, когда отойдет покупательница, и поздоровался:

— Здравствуйте, Анастасия Кирьяновна, — сказал, не протягивая руки, но с веселой, добродушной улыбкой, никак не напоминавшую, однако, их первое знакомство, таившее с ее стороны посягательство на нравственную человеческую чистоту.

Она вздрогнула своим размалеванным лицом, но ее серые глаза, однако, не выразили радости, напротив, в них метнулась растерянность и смущение. Она суетливо вытерла чистым углом фартука правую руку и протянула ее Петру. Он не отказал в рукопожатии.

— Здравствуй, Петр Агеевич, я заметила, как ты прошел мимо, но постеснялась окликнуть. А ты вот и сам подошел, спасибо, — с некоторым вызовом слегка хрипловатым голосом сказала она, и в прорывающихся сквозь прокуренные хрипы звенящих нотках ее голоса прослушивались намеки на какую-то близость знакомства.

Всю эту тонкость поведения Песковой тотчас уловил Петр, но не подал никакого виду. Он так же заметил, что в обращении к нему, она с некоторой вызывающей легкостью, как бы заведенной для близко знакомых людей делала заметное ударение на ты. Такую ее бесцеремонность можно было принять и за оскорбительную бестактность, однако Петр и в этом ее поведении оставался быть выше нее, не давал повода для воспоминаний о ее унизительном поведении с ним.

С тех пор ему не пришлось встретиться ни с Анастасией, ни с ее мужем Федором. Он помнил, что Федор собирался на операцию желудка, и это по-человечески беспокоило Петра Агеевича — все же были знакомы между собой по соседству гаражей. Наконец, вот совершенно нечаянно подвернулся случай узнать, что с Федором Песковым. Внешний вид и место работы Анастасии заронил в сердце Петра чувство тревоги за Федора, а такими чувствами Петр был заражен с детства, когда он жил в окружении товарищей, потерпевших от жестоких ударов судьбы. А нынче болезненные удары судьбы терпит большинство людей России. Не обращая внимания на неуклюже скрываемую, намеренную игру Анастасии, он спросил:

— А что с вашим Федором, помнится, он собирался на операцию желудка?

Пескова позанималась с покупательницей, молча отпускала ей из своих товаров сахар, потом гречневую крупу, муку, такую покупательницу жаль было упускать, и Анастасия работала споро, с профессиональной ловкостью, с заметной экономностью движений, безошибочно набирая нужный вес. Петр, насмотревшийся такой работы в своем магазине, высоко оценил торговые навыки Анастасии. Но, когда она вновь обратила свое лицо к нему, Петр не узнал его: сквозь слой белил и румян проступил серый цвет бледности кожи, а глаза наполнились влажной скорбью. И Петр поспешил сказать:

— Извините, Анастасия Кирьяновна, я не хотел сделать вам больно… Я лучше уйду, прощайте.

— Нет, погоди, — почти взмолилась Анастасия. — Мне, кажется, надо выговориться со своим горем… Жизнь так нас опутала своей серой вязкой паутиной, что не с кем даже поделиться своим горем и бедой, — она поправила на голове белый колпак, убрала под него выбившиеся волосы. — Вот хоть тебе расскажу все, — она болезненно улыбнулась, сумрачно сдвинула брови, и Петр увидел, что сдерживаемая ею боль, укрываемая от людей, должно быть, с неимоверными усилиями, вдруг проступила сквозь всю ее внешнюю беззаботность и напускную бодрость. — Оттого, что приключилось с Федором, я очутилась вот в этой палатке, так как все мои радужные мечты о большом торговом деле рухнули. Первым делом, ему пришлось перенести тяжелую операцию, даже две — одну за другой по одному и тому же месту, и ему удалили почти весь желудок. А как нынче лечат? За все — плати — и за марлю и вату, и за лекарства… На одни капельницы тысяч двадцать угрохала. Одним словом, все, что было скоплено для разворота своего дела, все ушло на операцию и на поправку его. Только он встал на ноги, конечно же, страшно отощал, питание дробное, а чтобы быстрее поправлялся, и подбирать надо было все попитательнее. И вот толкнуло меня уступить ему сесть за руль и поехать нам за сахаром… — тут она сделала на губах подобие улыбки, — туда, куда всегда ездили. Все прошло хорошо, вернулись благополучно. Он высадил меня на троллейбусной остановке, а сам погнал машину во двор к матери, — она тяжело вздохнула, смахнула набежавшую слезу, отпустила очередную покупательницу и продолжала: — Я пришла домой, но чувствую — сердце волнуется, мысль сверлит; вдруг он вздумает сам разгружать машину и повредит себе что-нибудь, либо шов разойдется. Бросила все, сама на троллейбус… открыла калитку, а он с дворовой стороны лежит под воротами, и голова в луже крови, бросилась к телефону, спасибо, телефон в будке исправный и скорая быстро примчалась, а милиция первой прискочила… Федор был без сознания, но жив, вовремя я хватилась, сердце провещевало правильно. Так что вторично находился он на грани жизни и смерти. Сейчас после операции поправляется, поднялся, но все равно каждый день езжу в больницу — кормить надо… на больничном не поправиться, опять же надо и лекарства еще покупать, на все — деньги, все платное.

— Так что же произошло? — сочувственно спросил Петр.

— Он сам уже рассказывает, что грабители поджидали его во дворе, за воротами. Как только он открыл калитку и шагнул во двор, его ударили чем-то по голове, а сами на машину, и ходу. Значит, заранее все подследили, рассчитали, использовали момент, что он один, машина работает на улице, садись и гони.

— Машину не нашли, конечно, и грабителей тоже? — предположительно, по другим случаям воровства, которыми реформаторы наполнили нашу жизнь, высказал мысль Петр.

— Как раз, спасибо, машину нашли, — криво улыбнулась Анастасия, — в первом лесочке за городом, целую и невредимую, конечно, пустую, видно, торопились перегрузить сахар и смотаться, или что-то шевельнулось в душе, что не изломали ничего и не спалили, — она снова криво улыбнулась, но тут же у нее навернулись слезы, и она добавила: — Но разорили они нас дотла. Ведь эту партию сахара я покупала на последние копейки, все подобрала.

Она опять занялась с покупательницами, а Петр еще постоял в ожидании пока она освободится. Ему было жаль Федора и Анастасию. Ведь по существу, они жили своим трудом, правда, не без морального греха, бились, как рыбы об лед, однако считали себя по сравнению, например, с ними, Золотаревыми, более расторопными и удачливыми, могущими позволить себе слегка пошиковать с пренебрежением к принятым нравственным нормам.

Организуя для себя такую жизнь, они ошибочно посчитали себя под покровительством реформаторского, либерального государства, потому что активно отозвались на президентский призыв брать столько себе, сколько можешь проглотить. Они попытались приложиться к такой неумеренности и получили урок того, что от своего труда много не наглотаешься, свой труд держит тебя в достатке и в трудовой умеренности.

Петр оглянулся на базарную суету, прислушался к густому, массивному говору и к прибойному плеску разрозненных выкриков с кавказского Причерноморья и подумал, что из этой базарной толчеи порядочному, честному человеку не прорваться к купеческой неумеренности, не вынырнуть к воздуху из рыночной хрипоты и потливости.