Утраченные звезды - Степан Янченко

В это время порывисто открылась дверь и на пороге ее встала возбужденная и раскрасневшаяся Татьяна Семеновна. Но, увидев в зале незнакомое собрание, она растерянно охнула, извинилась и шагнула было назад. Однако Галина Сидоровна успела, как и Петра, схватить ее за руку и задержала, объявив собранию:

— Это наша работница, Золотарева Татьяна Семеновна, жена вот Петра Агеевича, — и, увидя в ее руке папку, спросила: — Какие это у вас бумаги?

Пока Татьяна Семеновна стала отвечать, Полехин ее представил по-своему:

— Это тоже представительница нашего завода, бывший инженер-конструктор, а ныне вместе с мужем безработная. Стали не нужны ни высоко квалифицированные рабочие, ни инженеры-конструкторы.

Татьяна Семеновна освободилась от растерянности, грациозно наклонила голову в знак приветствия и ответила Галине Сидоровне:

— Я думала, что здесь собрались наши, магазинные, поэтому так смело вошла… А принесла я списки с подписями в защиту больницы… Пятьсот подписей собрали мне женщины из конструкторского буквально за два часа, пробежались по цехам и вот… Рабочие дружно отозвались с решимостью отстоять больницу, — Татьяна Семеновна была явно возбуждена и не сдерживала радостного волнения. Ее переполняла радость оттого, что сначала в конструкторском отделе, а потом и в цехах дружно был поддержан призыв больничных работников отстоять существование заводской больницы, и она так легко и быстро собрала пятьсот подписей, а на каждом листе остался отпечаток ее участия в общем, большом деле, и ее сердце какими-то емкими и радостными ударами отмечало это участие ее в общественном движении, а то, что еще недавно сердце дало сбой, забылось, и сегодня оно, сердце ее, замиравшее от радости, вдруг взметнулось вверх, как на бурной волне морского прибоя.

Татьяну Семеновну оставили присутствовать на собрании и усадили рядом с мужем, присутствие которого она заметила тотчас, как только перешагнула порог, а потом и чувствовала его физически, и в сердце ее нашлось место для радости от его присутствия на этом собрании.

— Вот вам пример того, как парторганизация может обрастать рабочей плотью — практическим проведением общезначимого дела, — сказал Полехин. — Спасибо, Татьяна Семеновна, за участие в проведении в действие решения нашего партбюро.

— Извините, Мартын Григорьевич, что прерываю вас, — возразила Золотарева с детской наивностью, — я очень рада за мою помощь парторганизации бывшего своего завода. Но подсказала мне такое поручение секретарь нашей магазинной партячейки Зоя Сергеевна Крепакова. Сбором таких подписей занимались все работники магазина.

— В таком случае, — воскликнул Полехин, — вам всем и Зое Сергеевне наше большое спасибо и за помощь, и за солидарность с нами и с работниками больницы… Ну, я кончил, — обратился он к профессору.

Аркадий Сидорович, будто обрадовавшись обращением к нему, энергично поднялся и предложил высказаться Крепаковой, коль была названа ее фамилия. Зое Сергеевне тоже было о чем рассказать, хотя парторганизация ее была и небольшая. Она рассказала и о газетной витрине магазина, где вывешивается газета Советская Россия, и о распечатке отдельных статей из этой газеты для покупателей, и к этому покупатели уже привыкли и разносят статьи вместе с покупками, и о беседах работников с покупателями о советской торговле и ценах в ней, и о событиях в стране и в городе, и о сборах подписей во время выборов, словом, обо всей многообразной работе с людьми, которые посещают магазин, и это привлекает людей в магазин не только за покупками, а как в своеобразный клуб.

Интересными, как отметил Аркадий Сидорович, сообщениями поделились и другие выступающие, и Аркадий Сидорович, наглядным образом обращаясь к Костырину, завершая собрание, сказал:

— Наше сегодняшнее собрание, Андрей Федорович, послужит хорошим примером для будущего райкома партии.

Петр внимательно слушал все, о чем говорилось на собрании, и с интересом отмечал в памяти, как проходило собрание. Непринужденная товарищеская атмосфера, веселые критические отклики на высказывания участников собрания не заслоняли от его внимания то деловое настроение, с которым закончилось собрание. Но все время, которое протянулось на собрании, его внимание, было занято и Татьяной. Как только она села рядом с ним, он почувствовал какое-то жаркое излучение, идущее от нее. Взглядывая украдкой на ее лицо, он видел небывалое, давно не появлявшееся на нем возбужденное, радостно светящееся воодушевление. Он знал, что такое воодушевление является отражением волнения в ее душе, пробуждением какой-то трепетности ее духа, и радовался за жену.

Взглядывая на нее, он старался угадать, чем, вызван такой ее душевный подъем, — тем, что она выполнила общественное поручение и оправдала доверие, или тем, что неожиданно побывала за долгое время на заводе, вдохнула воздуха конструкторского отдела, заводской производственной атмосферы, или тем, что люди завода откликнулись на трагический призыв о спасении больницы?

Он глядел на жену таким откровенно влюбленным взглядом, что она смутилась этого его открытого выражения чувств в присутствии посторонних, и протянула под столом свою руку к нему и сжала поданную им руку, как бы призывая к успокоению. С собрания они вышли рядом и почувствовали в этом какое-то знамение для себя.

Знаем, куда едем, и все же едем

К Золотаревым вернулась прежняя возможность ездить на работу вместе. Это было не то чтобы радостное, но очень приятное условие жизни, которое светло украшало взаимные семейные отношения и устои жизни и всегда слегка волновало. Но за последнее время проклятая жизнь отобрала и эту маленькую радость, они уже как-то отвыкли от такого сладкого времяпровождения, когда ходили на работу вместе — безработица и нищета отодвинули в небытие все, что составляло большие и малые радости жизни, из которых складывались ощущения семейного счастья.

Детей уже около месяца не было дома, они уехали в деревню к бабушке и дедушке повольничать, откормиться, отплеваться от городской гари, как говорила бабушка, увозя внуков. Первые дни без детей, особенно матери, было пусто, одиноко и грустно, но понимание того, что они живут в лучшем, даже в чудесном мире, привело родителей к душевному равновесию.

Так вдруг произошло, что детей как бы заменило обоюдное приближение их друг к другу; ласки и нежности к детям теперь, в их отсутствие, обратились у них во взаимность отношения одного к другому. Татьяна и Петр, сами того не подозревая, сблизились сердцами между собой, будто потеплели душами, будто высветились друг перед другом чем-то новым. Разом с этим перед ними вдруг чудным образом предстало наличие работы и какое-то общественное признание, и причастие к общему делу. И сегодня на работу шли с радостной легкостью в груди. Выйдя из подъезда, Татьяна придвинулась вплотную к мужу и взяла его под руку. Петр, оглянувшись — не видит ли кто их любовных побуждений, крепко прижал ее руку к себе. Потом они побежали к остановке, чтобы успеть на троллейбус, держась за руки. Они успели на заднюю площадку, но перед ними еще вползал, опираясь на клюшку, старик-инвалид. Петр подхватил его под мышки и поставил в троллейбус. Старик обернулся, смеясь, посмотрел серыми, еще ясными глазами на Петра и сказал:

— Спасибо, добрый молодец, когда-то и я точно так же поступал перед немощью других, а теперь — видишь ты, — он поднял клюшку как виновницу его беспомощности, и стал протискиваться с площадки в проход. Перед ним, вжимаясь в общую массу тел, расступились. Потеснившись, дали место и Золотаревым и как-то незаметно подтолкнули Татьяну в проход, Петр встал за ней.

Татьяна, всю жизнь ездившая общественным транспортом — троллейбусом и автобусом, привыкла к тому, что задние площадки всегда наполнялись пассажирами битком, как правило, молодыми мужчинами и парнями и все были, как на подбор, сильными. Она так же заметила, что здесь всегда соблюдалась вежливость и уступчивость, а когда надо, проявлялся молчаливый повелительный обжим для плохо державшихся на ногах или пытавшихся нарушить трезвый порядок и правила задней площадки.

Старик-инвалид, протиснувшись в проходе, остановился, держась свободной рукой за спинку сиденья, на котором полуразвалился молодой человек, правда, с бледным, усталым лицом, а ночная смена легко угадывалась по лицу и глазам человека. Но старик, переживший не одну тысячу томительных ночных бдений, с полным правом прицелился на парня:

— Может, уступишь старому инвалиду? А то развалился господином, а здесь ведь — троллейбус, а не господская гостиная.

Молодой человек устало посмотрел на старика с полной отрешенностью на бледно-сером лице, с заметным усилием уморенного человека поднялся, говоря:

А я и есть — господин.