Утраченные звезды - Степан Янченко

Под воздействием этих мыслей и чувств свою воинственность в разговорах с одним из чиновников горздрава Петр Агеевич довел до высокого накала и, когда служащий допустил некорректность и сказал вроде того, что делегаты ничего с ним, чиновником от здравоохранения не смогут сделать, Петр Агеевич, не советуясь с делегацией зло и горячо сказал:

— Нет, уважаемый чиновник, не знаю, как вас величать, мы можем кое-что сделать, — и, показав на пакет с подписными листами в защиту больницы, ядовито проговорил: Потребуется, мы призовем сюда десять, пятнадцать, двадцать тысяч рабочих. Они сотрут в порошок весь этот ваш шикарный офис и вас вышвырнут в окно! — сказано было резко, угрожающе, однако, правильно, и товарищи его взглянули на него в смущении.

Когда вышли из кабинета, Щигров, смеясь, сказал Золотареву:

— А ловко ты, Петр Агеевич, присмирил инспектора, сразу у него и такт появился.

Главврач Юрий Ильич при этом тоже с удовлетворением потер руки и поддержал Золотарева:

— Как ни странно, а именно слова Петра Агеевича привели в чувства и смирение строптивого чиновника. Он тотчас заговорил смиренным тоном, — Юрий Ильич с удовольствием засмеялся, — и принялся советовать, как правильно исправить документы, хотя его совет не стоит ломаного гроша, но такое бывает только перед рабочей делегацией.

— Вот я ему так-то по-рабочему дал понять, что мы пришли не просить, а требовать. Пусть знают, что еще существует рабочий класс, который их, по сути, кормит, — отшутился Петр.

— Правильно, Петр Агеевич, только так и можно заставить буржуазного чиновника уважать простого рабочего человека.

Они стояли в коридоре, чтобы дать возможность курильщикам отвести душу.

— Вообще-то правильно, конечно, что надо заставить уважать человека труда, — откликнулся Полехин. — Однако делать это надо тактично, в пределах вежливости. Припирать чиновников к стене необходимо своей спокойной правотой, опираясь на законы, которые все же еще признаются законами. Нам нельзя перешагивать законы, защищая свою правоту, наша сила в правоте и ею надо пользоваться, а не грубостью.

Ему никто не возразил, все промолчали — о чем?

Поход делегации завершился в областной администрации, у заместителя губернатора, ведающего здравоохранением. К самому губернатору идти не потребовалось, да, кстати, его и не было на месте. А его заместитель только и ждал такую делегацию. Она помогла ему в получении здания больницы и в решении вопроса создания в области центра нейрохирургии, потребность в котором ужасно обострила всколыхнувшаяся волна травматизма. А заводская больница по сути дела имела свободные площади исходя из ее мощности, и он давно, как опытный хозяйственник, зарился на свободные мощности больницы завода, но на пути стоял директор.

Хождения делегации закончились полным успехом. Были даже изготовлены проекты документов о передаче больницы завода горздавотделу, среди которых заглавным был проект письма директора завода с просьбой решить вопрос о приеме заводской больницы с баланса завода на баланс городской или областной администрации и в кратчайший срок снять ее финансирование и материальное обеспечение с завода.

Тем временем, пока делегация ходила из одного кабинета в другой, от одного чиновника к другому, осведомители директора завода из числа госчиновников, которые за определенную мзду негласно содержались директором, донесли ему о действиях рабочей делегации с подписными листами. Директор, разумеется, перетрусил, так что, забыв о существовании телефонной связи, сразу бросился на своем Опель-блиц, полученном в порядке благодарности подношения от фирмы, с которой затевал сделку по больнице, к главе областной администрации, полагая, что тот еще не осведомлен о сборе подписей и рабочей делегации в чиновничьи ведомства.

Но на этот час ему не повезло: глава администрации был в Москве. Директор сменил негодование на огорчение и растерялся. С кем-нибудь другим, кроме главы области, он не привык решать свои деликатные дела. У него тотчас созрел план поехать в Москву и там переговорить обо всем с главой области. Но пока он возвращался на завод, у него созрел другой план — переговорить с руководителем немецкой фирмы о продаже ему больницы. Представители фирмы уже бывали в больнице на предмет определения возможности переоборудования больницы под расфасовочную фабрику фармацевтической продукции.

Но директор фирмы в корректной форме очень вежливо уклонился от прямого ответа. Он ответил, что фирма заинтересована в открытии на базе больницы, которую он сам смотрел, филиала одной из фармафабрик, но надо еще более детально изучить все стороны дела, а потом необходимо устроить аукцион по торгу больницы, иначе все будет походить на сделку, поскольку объект имеет социальное назначение, а он не желает иметь неприятностей. Разговор поверг директора в уныние, тем более он решил ехать в Москву на переговоры с главой области. Он искал причины оттянуть переговоры с рабочими, надеясь, что за это время у него что-нибудь созреет. Больницу, вернее, ее здания и сооружения ему никак не хотелось упускать из рук. И вместе с тем объект был настолько большой и значительный, что его было трудно сохранить за собой. Голова его разрывалась, но, кроме того, чтобы немедленно ехать в Москву, она ничего больше не придумала.

Но выехать в Москву ему было не суждено. На очистных сооружениях предприятия вдруг произошла большая авария. Это грозило не только заводу, но и директору лично большими неприятностями и штрафами. Об этом директор хорошо знал, так как по его вине технический надзор за очистными сооружениями был почти весь снят по случаю сокращения специалистов до непозволительного количества. Органы экологического контроля его предупреждали и были настроены к нему агрессивно.

При возвращении обратно в район члены рабочей делегации договорились, что решение вопроса, который в проекте практически предрешен, не следует откладывать. Волков взял на себя обязательство организовать встречу с директором и проинформировать его о подготовленности вопроса по передаче больницы городу.

Петр Агеевич вернулся из делегации с ощущением того, что он приобрел какое-то новое, еще не осознанное гражданское возвышение, которое привнесло в него душевное утверждение и поднимало его голову. Он думал, что, если удастся отстоять больницу, если удастся вырвать ее у директора еще не в бросовом состоянии, то в общей заслуге рабочей делегации будет и его доля.

Еще он понял, что ощущение гражданского возвышения позволяет ему не только в приподнятом состоянии держать голову, но и гордиться своим гражданским и человеческим достоинством, по-настоящему видеть себя независимым, свободным в своем душевном состоянии. А не угнетенность души, легкость сердца, гордость духа и есть первое, что требуется для осознания личной гражданской свободы и понимания своих прав на звание Человека.

Уличное знакомство

После того, как Петр Агеевич стал систематически наведываться на рынок, он подходил несколько раз к кассе магазина перед его закрытием и просил разменять ему десятирублевку на монетную мелочь — сначала рублевыми монетами, а потом два-три рубля — на десятикопеечную мелочь. Кассирше эта его странность показалась загадочно забавной, и она однажды, смеясь, отсчитала ему монетную мелочь, подозрительно перекосила подкрашенные брови и, с лукавством играя серыми, кошачьими глазами, спросила:

— Зачем это вы, Петр Агеевич, уже который раз меняете десятки на монетную мелочь? Должно быть, с кем-то в какую-то игру играете?

Петр Агеевич предполагал, что кассирша обязательно заподозрит в его обмене денег что-нибудь странное, и не стал играть с ней в загадки, а серьезно ответил:

— Видите ли, Зиночка, с некоторых пор я почти через день должен посещать наш рынок с целью изучения на нем розничных цен, чтобы потом проставлять их на этом щите для сравнения с магазинными ценами и наглядно убеждать наших покупателей в нашей любви к ним.

— Так, а мелочь копеечная тут причем? — все еще насмешничала Зина.

— А вот зачем, — со всей серьезностью продолжал разъяснять Петр. — На рынок я прохожу по восточному или по южному подходу, в зависимости от того, каким троллейбусом подъезжаю. А эти проулки сплошь заняты попрошайками, то черномазыми малышами, то изможденными стариками. Проходить мимо и видеть, как к тебе тянутся грязные ладошки: помогите Христа ради — равнодушно не могу. Как можно пройти мимо такой картины без отклика в душе? Не отвернешься же с видом, что ты не заметил эту черномазую головку и грязную ложечку ладошки, протянутую к тебе с мольбой о копеечке. Рублей, конечно, у меня не хватит.

— Это правда, Петр Агеевич, — горестно сложила накрашенные губы Зина. — Особенно жалко малышей. И откуда, и кто их разбрасывает по предрыночным улицам и научает взывать о милостыне? И кто их матери — видно: то ли цыганки, то ли беженки откуда-то с юга? — и серые кошачьи глаза ее сделались большими и наполнились неподдельной грустью. — Детки-попрошайки — еще совсем малыши и похожи друг на дружку, точно от одной матери, но ведь много их.