Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

это кара, то ли проклятие. – Он рассмеялся. – В любом случае можно больше не переживать, что ты умрешь с голоду.

Джон тоже рассмеялся. Вдруг все стало как раньше. Как тогда, когда они сидели на стене разрушенного дома на Тринадцатой улице и обменивались предположениями и догадками относительно отношений с девочками.

– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил он. – Строго между нами.

– О чем? О твоем филиппинском проекте?

– Обо всем. О том, что я делаю с деньгами. О Маккейне. «Фонтанелли энтерпрайзис». Пророчестве.

– О пророчествах я невысокого мнения, я и сам их сделал немало, – ответил Пол, откидываясь на спинку кресла. – О чем тебе наверняка известно. В остальном… Не знаю. Когда оказалось, что ты приедешь, я навел кое-какие справки. Много не выяснил. Некоторые детали о прежних фирмах Малькольма Маккейна – ничего особенного, о его становлении. Из Ай-би-эм его отпускали с неохотой, это я слышал неоднократно. Учебу он закончил с отличными оценками, некоторые профессора еще помнят его, нескладную птицу, вот и все. А «Фонтанелли энтерпрайзис» – м-да… – Он почесал нос, совсем как прежде. – У меня какое-то нехорошее чувство из-за существования такого колосса. Как у любого экономиста. Для экономики плохо, когда один участник рынка намного крупнее остальных. Ты доминируешь в огромном секторе экономики, быть может, даже в большей степени, чем предполагаешь, и именно эта ситуация мне и не нравится.

– А что бы ты сделал на моем месте?

– Хо-хо! – Пол покачал головой. – Если бы я знал… – Он огляделся по сторонам, обвел взглядом пустые кресла. – Я думаю, я стал бы тратить. Вкладывать деньги в проекты по уравниванию женщин в экономических правах во всем мире. Женщины – ключ ко всему. Мы заметили это в своих собственных проектах; для коллег из Всемирного банка это давно уже стало прописной истиной. Повсюду, где женщины образованны и достаточно свободны, рождаемость сокращается до разумных пределов. Повсюду, где женщины могут иметь собственность, вместо того чтобы быть ею, уровень жизни поднимается до такой степени, что позволяет думать о защите окружающей среды. Во многих проектах помощи развивающимся странам деньги в руки получают практически одни женщины, потому что они с этими деньгами могут что-то улучшить, в то время как мужчины их просто пропьют или купят себе золотые наручные часы.

– Значит, ты должен поддержать мое филиппинское предложение.

– Джон… Да, но МВФ – не самое верное место для этого. Мы – институт, который занимается контролем международной валютной системы, ничего более. Мы вынуждены сотрудничать со всеми правительствами, завязаны во все политические ходы… Нет, то, что я сказал, может сделать частная организация. Мы этого сделать не можем.

И вдруг все перестало быть таким, как раньше на стене. Они снова оказались в настоящем, сидели друг напротив друга – представитель верховного хранителя валют планеты и богатейший человек в мире, за одним столом, где каждую неделю принимались решения, касавшиеся всего мира, а за дверями дюжина мужчин ждала, когда они выйдут. Джон встал.

– Я подумаю об этом, – сказал он.

На вокзале Флоренции ее снова ждал «роллс-ройс», но за рулем уже сидел не Бенито, а молодой человек, которого Урсула никогда прежде не видела. На нем тоже была униформа, он взял ее чемодан, энергично распахнул дверцу автомобиля, окинув ее жарким взглядом.

– У Бенито случился апоплексический удар, – рассказывал ей по дороге Кристофоро Вакки. – Не такой серьезный, как можно было ожидать, но водить автомобиль ему уже нельзя. Сейчас он живет неподалеку, в семье, которая заботится о нем, и, как только снова встал на ноги, приходит каждый день полировать Эмми – ну, вы знаете, фигурку на радиаторе…

Урсула кивнула. Padrone казался более худым, чем она его запомнила, почти прозрачным. Должно быть, уход Джона Фонтанелли сильно задел его.

– Синьор Вакки, мне очень жаль, что я так долго…

– Я знал, что однажды вы вернетесь, – мягко улыбнувшись, перебил он ее. – Это был просто вопрос повода.

Урсула глубоко вздохнула.

– Не знаю, понравится ли вам повод.

Она ошибается, наверняка. Наверняка она просто ужасно ошиблась в расчетах. Вакки в лучшем случае высмеют ее, в худшем – обругают. Завтра она снова поедет домой, сожжет все документы со времен учебы и попросится на работу на кухне «Параплюи бле». Она набрала в легкие воздуха и рассказала о том, что показалось ей странным в счетных книгах Джакомо Фонтанелли, чувствуя себя при этом так, как будто заказывает свой последний обед приговоренного к смерти.

Но когда она закончила, Кристофоро Вакки произнес только: «А!». Какое-то время он просто сидел, задумчиво кивая головой.

– Это старая загадка…

Урсула почувствовала, как широко раскрываются ее глаза.

– Вы об этом знаете?

Padrone улыбнулся.

– О да! Моя семья давно уже ломает себе над этим голову. И мы понятия не имеем, откуда в действительности взялось первоначальное состояние.

31

– То, что вам довелось испытать в Вашингтоне, было инерцией, – пояснял Маккейн. – Сила, поддерживающая жизнеспособность всех процессов, против которых мы боремся. В первую очередь всем хочется, чтобы все оставалось так, как им нравится. – Он сжал руку в кулак. – Вы видите, что это иллюзия – ставить на такую вещь, как благоразумие, на добровольный отказ? Это противоречит человеческой природе. Принуждение – вот единственное средство, которое действительно работает.

Джон мрачно кивнул.

– Это значит, что мы должны продолжать бороться.

– На это можете положиться. – Маккейн потянулся к факсу, поднял вверх полоску мягкой бумаги. – Новости от Коллинза. Работы по расширению проходят согласно графику. Его люди в буквальном смысле слова только и делают, что распаковывают новые компьютеры, подключают их в сеть, устанавливают программу-симулятор и запускают ее. А это значит, что результаты будут в срок.

– Хорошо, – произнес Джон. – А что мы будем делать тем временем?

Маккейн бросил на него странный взгляд, встал и принялся расхаживать взад-вперед вдоль окна. Давненько он этого не делал. За окном город сверкал под ярким августовским солнцем, словно кто-то перенес его на берег Средиземного моря.

– Вы могли бы помочь мне, – вдруг сказал Маккейн и остановился, устремив взгляд на Джона. – Вам это может показаться странным, возможно, даже подозрительным, не знаю… Но вы бы очень, очень помогли мне.

– Если вы хотели разбудить во мне любопытство, – сказал Джон, – то вам это удалось.

– Нам предстоит борьба. Борьба суровыми методами. По всем фронтам наши противники призывают к сражению, и будет побоище, это точно. Возможно, нам придется сделать несколько ходов, не предусмотренных правилами, если вы понимаете, что я имею в виду. Короче говоря, ситуация такова, что нам ничто так не поможет, – произнес Маккейн и мрачно улыбнулся, – как отвлекающий маневр.

– Отвлекающий маневр?

Маккейн посмотрел на него исподлобья взглядом Джека Николсона.

– Я не хочу, чтобы обо всем, что я делаю или не делаю, писали в газетах, понимаете? Все просто. И поэтому хорошо бы, если бы в газетах написали о чем-нибудь другом.

– Ага, – произнес Джон. – Ну а в чем проблема? Я имею в виду, нам ведь принадлежит половина газет и…

– Проблема в другой половине. В газетах, которые нам не принадлежат.

Джон, моргая, смотрел на Маккейна.

– Хм… Да, ясно. Боюсь только, что я не понимаю свою роль во всем этом.

Маккейн вернулся к своему письменному столу, открыл один из ящиков, достал оттуда издание, издалека похожее на несерьезную бульварную газетку, и бросил ее Джону титульной стороной вверх.

– Посмотрите-ка на это.

Газета была двухнедельной давности, заголовок гласил: «Самая красивая женщина, самый богатый мужчина – это любовь?» Под ним была напечатана фотография, на которой Джон узнал фотомодель, рекламировавшую премию Геи, Патрисию де Бирс: она что-то шептала на ухо державшему ее за руку мужчине, с которым они вместе переходили через улицу.

И этим мужчиной, как с безграничным удивлением понял Джон, был он сам!

– Что это такое?

– Фотомонтаж, – пояснил Маккейн. – Кстати, сделанный довольно умело. Эта газета славится подобными вещами – обычно она печатает фотографии детей с двумя головами или летающих тарелок и тому подобного, и никто по этому поводу не переживает, но что интересно, с тех пор телефоны в отделе прессы не умолкают. Весь мир хочет знать, есть ли зерно правды в этих слухах.

– Ничего там нет, само собой. Я не ходил гулять с этой женщиной, не говоря уже о том, чтобы держать ее за руку.

– О чем я вас и хотел попросить, – мягко произнес Маккейн, – сделайте это.

Джон уставился на него.

– Мне кажется, что я потерял нить разговора. Еще раз, что я должен сделать?

– Да, я ошарашил вас, понимаю. – Маккейн взял газету, тщательно сложил ее, а затем поднял, словно вещественное доказательство