Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

совершенно иной точки зрения. Через несколько месяцев мы предоставим результаты самой обширной компьютерной симуляции глобальных взаимосвязей и развития, которая когда-либо создавалась. Несмотря на то, что в данный момент я не располагаю деталями, мы можем исходить из того, что будут необходимы огромные усилия, направленные на сокращение рождаемости. И чем раньше начать, тем лучше. – Хорошо получилось. Лучше, чем когда напротив сидел Маккейн.

Ирвинг ничего не сказал, затянулся сигаретой, потом вынул ее изо рта, наблюдая за тем, как тухнет огонек. Колечко дыма, которое он выпустил, было идеальным.

– Вы случайно не думали о том, что ваши слова и ваш тон похожи на угрозу?

– Я всего лишь хочу сказать, что я могу влиять на спекулянтов и инвесторов, которые определяют пути развития в Азии. И я предлагаю вам воспользоваться моим влиянием в этой сфере, если вы в ответ воспользуетесь своим влиянием. В моем понимании я предлагаю вам сделку, ничего более.

Ирвинг покачал головой; движение было скупым, едва уловимым.

– О которой не может быть и речи. Подобный способ воздействия выходит за рамки наших полномочий.

Джон почувствовал боль в животе. Что он вообще здесь делает? Три года назад он развозил пиццу, и единственной его заботой было то, как заплатить за квартиру. Разве это не лучше разговоров с подобными людьми на тему роста населения на Филиппинах? Внезапно у него не осталось сил бороться с холодным холеным человеком, который сидел по ту сторону стола.

– Я сказал все, что хотел, – глухо произнес он, желая поскорее уйти.

В этот миг открылась дверь. В комнату вошел последний советник со стороны Ирвинга, чье место до сих пор пустовало; он протянул ему руку и произнес:

– Привет, Джон. Давно не виделись.

То был Пол Зигель.

В какой-то момент Урсула Вален перестала понимать, то ли голова у нее раскалывается от безжалостной августовской жары, то ли от бесконечных расчетов. Фотокопии счетных книг Джакомо Фонтанелли окружали ее, такие яркие в солнечном свете. Ее блокнот был сделан из серой вторичной бумаги и был неярким, но капли пота оставляли на нем темные круглые пятна.

Нельзя ошибиться. Только бы не опозориться, допустив ошибку в расчетах. Проклятье, она учила историю, она в этом разбиралась! Итак, еще раз сначала, обратно к книгам. Финансовая система средневековья, тогда она называлась монетным делом. Карл Великий построил ее на серебре, один фунт – 384 грамма – разделил на двадцать су, также именуемых солидами или шиллингами, которые в свою очередь делились на двенадцать денариев или пфеннигов. В 1252 году Флоренция начала чеканить золотые монеты, на лицевой стороне которых был изображен герб города – лилия, а на оборотной – образ Иоанна Крестителя: fiorino, который позднее называли флорен или флорин, а в германских землях – Goldener[55] или гульден; позднее так стали называть и те золотые монеты, которые чеканили сами. В одном золотом флорине содержалось три с половиной грамма золота, в 1252 году он соответствовал двадцати солидам, в 1457 году – ста восьми, а потом найденный ею список заканчивался. Существовал также серебряный флорин, fiorino d’argento, равнявшийся двум третям талера, но что такое, черт побери, в этой системе талер? Цехин был подобием флорина, который чеканила республика Венеция, его еще называли дукатом. В Северной Европе большее хождение имел грош, равный четырем пфеннигам… Сплошной хаос, будь оно все проклято. Она швырнула книгу вместе с блокнотом и ручкой через всю комнату, чувствуя, как в ней растет огромное желание схватить всю папку и отнести вниз, в мусорный бак.

Если бы только не эта жара! И эта головная боль. Она поднялась, дошла до холодильника, влила в себя чаю со льдом, приторно-сладкого, но вкусного.

В двенадцатом веке в Генуе и других итальянских городах были основаны первые банки, которые принимали деньги и платили за это проценты, предоставляли займы купцам, ремесленникам и важным господам. Давно уже было принято давать деньги на сохранение меняле и отправляться в путешествие только с подтверждением вложенной суммы, которое даже принимали в качестве оплаты, то есть появились векселя. В четырнадцатом веке венецианские банки впервые допустили, чтобы клиент снял со счета больше денег, чем положил; в пятнадцатом на всем Западе закрепились арабские цифры и купеческая арифметика, в Италии была разработана двойная бухгалтерия. Но Джакомо Фонтанелли не использовал ее. Его книги строились на какой-то совершенно непонятной системе.

Что, если он откладывал сбережения, которые не отражались в дальнейших счетах, – чтобы скрыть их от налогов или просто так, по чистой небрежности? Этого от него можно было ожидать. Поскольку она скопировала далеко не все его счетные книги, это означало, что ей никак не обойтись без нового посещения архива.

По крайней мере, чтобы удостовериться.

Еще раз отправиться во Флоренцию? Рассказать Вакки то, о чем они наверняка не захотят слышать? Она посмотрела на частицы пыли, которые плясали в падающих в окно солнечных лучах, и внезапно мысли ее тоже заплясали. Не задумываясь, не колеблясь, как лучник дзен, слившийся воедино со стрелой и центром мишени, которому осталось только позволить выстрелу произойти, она взяла свой блокнот для записей, пролистала его до номера Кристофоро Вакки, подошла к телефону, набрала несколько цифр.

– Само собой, синьорина Вален, – тут же согласился Кристофоро Вакки. Голос старика звучал устало (или печально, трудно сказать), но, казалось, он был искренне рад ее звонку. Ни слова о прошедших двух годах, ни единого вопроса о причинах ее молчания, никаких упреков. – Приезжайте, когда хотите.

Комната была небольшой и из-за скругленных углов казалась еще меньше. Овал стола занимал свободное место в центре, напоминая арену, а серые кресла на колесиках окружали его в три ряда. В торце комнаты колыхался белый занавес; что он скрывал, было непонятно.

– Здесь заседает совет исполнительных директоров три раза в неделю, – пояснил Пол, скупым жестом обведя оббитые светлым деревом, а кое-где белой тканью стены. Посмотрел на Джона и покачал головой. – Странно, правда? То, что мы встретились именно здесь?

Джон кивнул.

– Да. Все довольно странно.

– Я так жалел, что меня не было дома, когда ты звонил из «Вальдорфа». Я как раз ездил в Японию на две недели. А когда вернулся, о тебе уже говорили во всех новостях, и я подумал, что звонить смысла нет.

– Да, это было бы довольно бессмысленно.

Пол полез в карман и достал футляр с визитными карточками.

– Но я поклялся себе, что дам тебе номер своего мобильного телефона, если мы когда-нибудь еще увидимся. И теперь я выполняю эту клятву. Нет, не говори ничего – клятва есть клятва, и кто знает, может быть, с тобой приключится что-нибудь такое… – Он нацарапал на обратной стороне карточки номер и протянул ее Джону.

Джон посмотрел на внушительную эмблему валютного фонда, не менее внушительную должность под именем Пола, перевернул карточку, прочел номер телефона и замер.

– Забавно.

Пол еще прятал ручку в соответствующий карманчик своего блокнота.

– Что? Что у меня есть мобильный телефон? Скажу тебе, я и шагу без него не делаю. Как только появятся такие, которые можно вживить в тело, я сразу себе приобрету.

– Нет, я имею в виду номер. Это ведь дата твоего рождения. Как тебе это удалось?

Пол поднял брови.

– Слушай, это же просто. Можно выбрать номер, а я обзавелся телефоном очень давно. Когда выбор еще был очень большим.

– Как бы там ни было, легко запомнить.

– Если знать меня.

Они присели. Джон – на кресло русского директора, Пол – на кресло саудовского, и они стали заполнять три года, прошедшие с тех пор, как они в последний раз виделись в квартире Пола в Вест-Виллидж. Джон был тогда бедняком, по уши в долгах. Два года назад Пол, как раз после того как Джон получил наследство, перешел с консультаций по вопросам менеджмента к работе в Международном валютном фонде и переехал в Вашингтон. Поэтому Джон не застал его тогда. Вот и все, что мог рассказать Пол. У него были новые очки, которые ему шли, упрямые темно-каштановые волосы были подстрижены по-новому, и это ему не очень шло, а в остальном он был все тот же: олицетворение ума, воплощенный здравый смысл.

Чтобы рассказать о том, что изменилось в его жизни за прошедшие три года, Джону понадобилось гораздо больше времени, и когда, он закончил, Пол долго и молча смотрел на него.

– Не знаю, то ли завидовать тебе, то ли сочувствовать, – наконец признался он. – Честно. Триллион долларов, боже милостивый! Даже неясно, то ли