Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

об этом, – произнес он. – Что меня вышвырнули вон.

29

Ближе к двум часам бистро значительно опустело, и у ван Дельфта нашлось время присесть к ней за столик и поговорить.

– Это заведение принадлежит моему брату и его жене. Удивительно, сколько денег приносят подобные вещи; можно даже поддаться искушению, – с мимолетной улыбкой на губах произнес он. Очень мимолетной улыбкой. – Но, конечно, не этим мне хотелось бы заниматься до пенсии.

Урсула Вален все еще не знала, что сказать. Она съела салат с жареной куриной грудкой, наблюдая за тем, как ван Дельфт записывает, подает, принимает деньги, все с удивительным спокойствием, и в голове у нее проносились тысячи вопросов. А теперь остался только один:

– Почему?

– Официально, – сказал ван Дельфт, – это было неизбежное увольнение в ходе внутренней реструктуризации. – За этими словами последовала пауза, недвусмысленно дающая понять, что это не вся история и к тому же неправда. – Одного вышвырнули за то, что он взял домой пригоршню шариковых ручек. Сувенирная продукция по тридцать пфеннигов за штуку, для своих детей. Нелояльность. Они в буквальном смысле слова шпионили за ним, пока не нашли повод, к которому можно придраться. Я имею в виду, что со мной тоже могло произойти нечто подобное. С этой точки зрения мне еще повезло.

– Но кому могла прийти в голову идея уволить кого-то вроде вас, с многолетним стажем…

– Сейчас я мог бы процитировать Гамлета, но не буду. Методика до ужаса простая. Вы ведь знаете, что «Грунер и Яр», как вот уже половина планеты, принадлежит концерну, созданному вашим симпатичным наследником триллиона, который любит природу? Что ж, я был настолько самоуверен, что решил, будто могу противостоять установившейся с тех пор цензуре.

– Цензура?

– Конечно, никто не звонит из Лондона и не говорит: «Это вы можете печатать, а это нет». Настолько грубо мог действовать разве что Геббельс или Рэндольф Херст, но сегодня? Нет, если сегодня хотят что-то замолчать, то просто заполняют имеющиеся в распоряжении средства массовой информации чем-нибудь другим, предпочтительно всякими сплетнями о незначительных знаменитостях, и оправдываются тем, будто именно об этом желают читать люди. И нужно печатать то, что люди желают читать, иначе можно потерять рынок, квоты и объемы объявлений и погибнуть в безжалостной конкуренции, это ведь ясно? И вот уже никто не узнает, что эта африканская война, этот голод, это политическое мнение вообще существуют. – Он переставил свой бокал на мраморный столик. – Все знают, каковы темы, относительно которых наверху якобы имеется мнение, что именно они обеспечивают рынок и рекламодателей, а какие нет. И если кого-то увольняют, то всегда есть хорошая нейтральная причина, вынужденная необходимость, что-то в этом роде. Но все знают, что на самом деле его увольняют потому, что он не нравится хозяевам в Лондоне.

Урсула смотрела на человека с рыжими волосами. Ван Дельфт немного раздобрел с тех пор, как она видела его в последний раз, да и таким здоровым, как прежде, он уже не выглядел. Девушка не знала, что сказать. И не хотела верить в то, что он говорил.

Ван Дельфт испытующе смотрел на нее.

– Вам кажется, что это звучит параноидально? Как оправдания неудачника?

Она пожала плечами.

– И что же вы натворили?

– Пропустил репортаж о катастрофическом положении дел на болгарском химическом заводе, который входит в группу Фонтанелли. Отвратительный контраст по сравнению с хвалебными гимнами, которые распевают обычно по поводу их акций по защите окружающей среды и концепций вторичной переработки. Он вышел на четырех страницах, с семью цветными фотографиями, неделю спустя заговорили о реструктуризации, а к концу месяца я оказался на улице. Пособие уплачено, ясное дело. Но в моем возрасте – это конец, все.

– Но ведь от этого за версту несет!

– Конечно. Должно нести. Как думаете, насколько осторожны теперь остальные, ведь у них дети учатся, ипотеки не выплачены? Террор в прямом смысле этого слова. Террор, облаченный в бархатную ложь о производственной необходимости и давлении квот. – Ван Дельфт посмотрел на свой бокал, решительно поднес его к губам и опрокинул в себя содержимое – самую обычную воду. – Ладно, я поплакался. А как дела у вас? Что привело вас в Гамбург? Как учеба?

Коротко, с отсутствующим видом, она рассказала ему то, что можно было рассказать.

Теперь настала его очередь выглядеть расстроенным.

– Боже мой, Урсула! Вы ведь собирались защищать диссертацию? Оценить архив семьи Вакки и переписать экономическую историю последних пятисот лет?

– Да. – Она убрала волосы со лба, стянула их сзади, сжала рукой. Бесполезно. Все равно нет заколки. – Детские мечты. Вместо этого я сочиняла коммерческие предложения и вела бухгалтерию. Могу рассказать все о прокладке кабельной сети Ethernet, все, что хотите знать.

Вот теперь он по-настоящему забеспокоился.

– Это ведь было вашей мечтой. Вашей целью. Вы сказали, что флорентийский архив – подарок судьбы…

Урсула Вален посмотрела на край бокала, в котором отражались окна бистро.

– Подарок судьбы… Да, тогда мне все казалось именно так.

Некоторое время Кристофоро Вакки постоянно звонил, интересуясь, как у нее дела. Никогда не пытался настаивать, торопить. Просто в какой-то момент перестал звонить.

– А теперь? Я имею в виду, ведь еще ничего не решено. Что мешает вам написать свою диссертацию?

– К примеру, долги. Я должна зарабатывать деньги. И, кроме того, кто я такая? Одна из множества женщин, которые получили степень магистра и не знают, что с ней делать.

– Вы – женщина, которой Вакки предоставили доступ в архив.

– Интересно, почему они это сделали. – Она смотрела в пустоту, думая о том времени, об узких полках, заставленных книгами счетов, запахе пыли и кожи, завещании под стеклом… И покачала головой. – Нет. Эта глава закончилась.

Казалось, ван Дельфт хотел сказать что-то еще, но потом задумчиво посмотрел на нее и произнес:

– Вам лучше знать.

Некоторое время они смотрели на прохожих за окном, потом Урсула Вален негромко спросила, не глядя на ван Дельфта:

– Он действительно стал таким могущественным? Я имею в виду Фонтанелли.

– Так говорят. Я не очень разбираюсь в финансовом мире, но время от времени я встречаюсь с Джо Йеннером из экономического отдела – может быть, вы его еще помните, он всегда так шикарно одевался, носил очки в стиле пятидесятых…

– Да. Думаю, я знаю, о ком вы говорите. Он всегда был несколько бледноват.

– И он становится еще бледнее, когда речь заходит о Фонтанелли. Он говорит, что сложно даже представить, каким гигантом он стал. По его мнению, триллион долларов с самого начала был словно куча взрывчатки, достаточная, чтобы взорвать квартал. Но Фонтанелли расфасовал взрывчатку на маленькие пакетики, разместил их в стратегически важных местах, соединил проводами и проволокой. И теперь нажатием кнопки может заставить взлететь на воздух весь мир, в переносном смысле слова, конечно же.

– Мы должны наконец что-то сделать, – произнес Джон, отодвигая поднос.

Подали жаренное на гриле мясо индейки с салатами, но притронуться к нему он не смог. Тарелки уберут и вымоют, моющее средство со связанными жирами выльется в сточные воды. Все окажется в следующем очистительном сооружении, а потом Джон уже не знал, что будет. Разговор с профессором Коллинзом отбил у него аппетит.

– В принципе вы правы, – жуя, произнес Маккейн. – Но сначала нужно знать, что именно.

Коллинз снова уехал, имея в багаже рабочий план гигантских размеров и согласие на перечисление денежных средств, достаточных для того, чтобы увеличить количество компьютеров в десять раз – компьютеров, которые будут работать день и ночь, чтобы просчитывать миллиарды симуляций. Несмотря на это, только через три месяца можно было ожидать результатов – первой стратегии, первой рекомендации к действию.

С того самого вечера Джон стал плохо спать и днем не мог отделаться от ощущения надвигающейся опасности. Он с трудом заставлял себя читать газеты, а вечерами иногда пытался просто напиться.

– Вот уже два года, – сказал он, сжимая пальцы, – мы только и делаем, что скупаем фирмы. Но единственное, чего мы добились, это того, что теперь тонны формуляров печатаются на вторичной бумаге вместо обычной. Ведь это не то, верно?

Маккейн кивнул.

– Верно. Это не то.

– Будущее человечества. Дело в нем, ведь так? Но если послушать профессора, то с ним покончено. Будущего нет. Когда все закончится – только вопрос времени. В любом случае все закончится катастрофой.

– Если ничего не произойдет.

– Но что должно произойти?

– Он рассчитает это для нас.

– А потом? Мы сможем это осуществить? Обладаем ли мы властью для этого? Мы вообще обладаем властью? Можем ли мы действительно на что-то повлиять? Скажите мне.

Маккейн повернул к себе вилку, разглядывая зубцы, словно впервые в жизни задался вопросом, как она работает.

– У нас есть власть, – негромко произнес он. – Конечно, у нас есть власть.

– Но какого