Чаки малыш - Борис Козлов

письменным столом, на котором… Чаковцев сделал глубокий вдох и протянул руку, чтобы взять. “Вот оно, нашёл”. На старой изрезанной столешнице стоял катушечный магнитофон с заправленной пленкой – настоящий раритет, но потянулся Чаковцев за другим: поверх магнитофона лежали часы. Одного беглого взгляда хватило ему, чтобы понять – те самые, “Ракета”, на девятнадцати рубиновых камнях, с надписью на задней крышке… Чаковцев перевернул часы и прочёл буквы с завитушками: “Гене от папы”. Подарок на шестнадцатилетие, именно их обронил он тогда на сцене Дома офицеров, когда тряхануло Энск. Потом, в автобусе, когда очухался, требовал вернуться и искать, а Боб, белый от страха и известки, орал на него и тряс руками.

Итак, его часы нашлись – через двадцать лет. Что дальше? Чаковцев глубоко задумался; мотивы хозяина дома не поддавались пониманию. Просто поклонник? Чаковцев покачал головой – нет, что-то здесь не так. Вся эта поездка, внезапное предложение от третьесортного продюсера, слишком щедрый для провинции гонорар – всё представилось ему вдруг в новом свете. Что на уме у этого странного и, судя по всему, опасного человека? И ещё эта нелепая затея с охотой. Чем дольше Чаковцев думал, тем тревожнее ему становилось. “Нужно поспать”, – вот единственная разумная мысль, на которую был он сейчас способен. Чаковцев встал и осторожно вернул часы на место, провел пальцами по клавишам магнитофона, машинально нажал. Катушки вздрогнули и мягко завертелись, разматывая и наматывая, тонкие стрелки прыгнули синхронно, и густой мужской голос отчетливо сказал: “Раз, два, проба”. Чаковцев выключил испуганно, потом подумал секунду и снова включил, сел за стол и принялся слушать.

– Вы точно уверены, что хотите это записать?

Молодой женский голос, неотчетливый, как видно, в стороне от микрофона, сказал “да”.

– Ладно. Пожалуй, я представлюсь. Меня зовут Пал Палыч Савельев, я физик, и я делаю эту запись по просьбе моих… моих добрых друзей.

Человек, назвавшийся Савельевым, покашлял. Шум и треск на пленке, потом неясные голоса.

– Так лучше? Хорошо. Итак, по просьбе друзей, а также в силу некоторых обстоятельств, я попробую прояснить кое-какие моменты касательно известных событий, имевших место не так давно. Сразу оговорюсь, всё сказанное следует рассматривать как очень самонадеянную попытку объяснить доступным языком явления весьма сложные и, я обязан быть честным, пока не вполне понятные мне самому. Точное, пошаговое описание эксперимента, а также теоретические выкладки, для подтверждения или опровержения которых данный опыт был задуман и проведен, тщательно задокументированы мной лично и переданы для хранения людям, в порядочности которых я ни минуты не сомневаюсь.

– Что произошло тогда в Энске? – спросил прежний женский голос. – Это был эксперимент?

Раздались хрюкающие звуки – судя по всему, Савельев смеялся.

– Это был эксперимент, да. Несанкционированный начальством опыт.

– Но как такое возможно на режимном объекте? Станция в Энске была засекречена, не так ли? Чем вообще там занимались?

– Видишь ли, всё случилось в год, когда страна пришла в движение. Я имею в виду политическую ситуацию, конечно. Контроль ослаб, прежде немыслимое сделалось вдруг возможным. Касательно того, чем там занимались… думаю, моя старая подписка о неразглашении давно недействительна, да и станции больше нет… там исследовались способы дальней космической связи, принципиально новые, я имею в виду, основанные на ином физическом принципе, не электромагнитном.

– В каком качестве ты находился там?

– В качестве научного консультанта. Наш институт разрабатывал теоретические аспекты для военных. Ты ведь знаешь, я теоретик по большей части.

– Да. И что было дальше?

– Находясь там, я вдруг понял, что их база, их оборудование идеально подходят для проверки одной старой моей идеи. Я набросал основы, обсудил кое с кем из тамошней

инженерной молодежи. Всё выглядело очень невинно, мы не рассчитывали на полученный эффект, ни в коем случае.

– Как вы это провернули?

– Очень просто. В ДОФе концерт давали в тот день, полгорода и всё начальство собрались там. Ты ведь помнишь?

– Да, ещё бы…

– На объекте дежурил один из моих заговорщиков. Мы просто сделали это, вот и всё.

– Что именно ты пытался проверить тогда? В чём заключалась идея?

– Это сложно. Я исходил из теории дискретного времени, из представления о времени как о структурированной субстанции, прерывистой, если хочешь.

– Речь о том, что ты называешь атомом времени?

– Да. Название очень условное, разумеется, в ходу и другие – хронон, скажем.

– И?

– Я пытался подтолкнуть временной поток – в очень ограниченном объеме, разумеется, – я хотел деформировать его, создать турбулентность, подтолкнуть хронон или, скорее, группу хрононов.

– Ты хотел подтолкнуть время? То есть ускорить его? Почему не замедлить?

– Замедление временного потока требует приложения колоссальной энергии. Грубо говоря, это как грести против течения, созданного Большим взрывом. Я же надеялся чуть подгрести по течению, рассчитывая зафиксировать выход энергии как доказательство своей правоты.

– И как, получилось?

Савельев снова захрюкал.

– О, да. Спроси об этом у жителей Энска… Чёрт, я сожалею, конечно. На моё счастье, никто серьезно не пострадал. Идиотам везёт, ты знаешь.

Шипение и шелест. Конец записи. Чаковцев встрепенулся, нажал на стоп. Пошатываясь, выбрел из кабинета, подбросил в камин поленьев, потом, не раздеваясь, не думая ни о чем, рухнул тут же на диван и сразу очутился в глубокой, как колодец, звенящей темноте без дна и без сновидений.

“Пора”, – шепнул ему кто-то из бывшей темноты. Чаковцев открыл глаза и тут же зажмурился – яркое дневное солнце глядело на него через оконное стекло. Осторожно, со стоном, он принялся выправлять, разминать и растягивать своё слежавшееся, затёкшее тело в смятом костюме, отклеивать его по частям от дивана.

Сел наконец, огляделся по сторонам, припоминая события вчерашнего вечера и ночи, ту цепочку странностей, что привела его сюда, на этот диван, в этот пустой дом. “Пустой ли?” Чаковцев поднялся на ватные ноги и, прихрамывая, погулял по комнатам, пока не добрел до самого важного сейчас, до ванной. Обещанная Львом одежда нашлась здесь же, возвышалась на табурете аккуратной уставной стопкой. Чаковцев посмотрел на камуфляжный костюм и почувствовал себя престарелым новобранцем на призывном пункте: “Рядовой Чуковцев, это что такое на голове? Снять п***у, боец, надеть пилотку!”

Когда-то давно случайный знакомый рассказывал ему, что бывалый охотник, собираясь в засаду на зверя, накануне непременно оставляет одежду в сарае, чтобы ткань напиталась дровяным запахом, чтобы человеком не разила. Чаковцев поднёс пятнистую куртку к носу – от неё исходил аромат стираного белья, скучный гражданский запах. Ехидно улыбнувшись, он принялся одеваться и вскоре обнаружил, что чужая одежда не просто подошла ему по размеру, она, что называется, сидела на нём, не вызывая ни малейшего неудобства, словно так и проходил он полжизни в камуфляже, в высоких ботинках, с ружьем наперевес. Из зеркала на стене подмигнул ему входящий в роль обновленный Чаковцев, бравый, худой и даже слегка помолодевший. Он прошел