Чаки малыш - Борис Козлов

ещё? – спросил Чаковцев, просто чтобы нарушить тишину.

Они ехали уже минут двадцать, Лев рулил молча, лишь изредка поглядывая через плечо.

– Это за городом, если хочется, поспите.

Лев помолчал, потом снова зыркнул, на секунду оторвавшись от дороги.

– Я знаю, Геннадий Сергеевич, у вас много вопросов…

– Да уж, – согласился Чаковцев, – и что?

– Очень скоро вы всё узнаете.

“Ещё один, – подумал Чаковцев с раздражением, припомнив буфетного знакомца. – Ну и поездочка”.

– Знаете, Лев, раз уж ехать нам долго, отчего бы вот прямо сейчас и не поговорить – что скажете?

Его водитель лишь пожал плечами, бросил коротко:

– Спрашивайте.

– Что там случилось, в зале? Чего они испугались?

– С чего вы взяли, что они испугались?

– Бросьте, Лев, я не первый год в бизнесе, для меня чувствовать публику – это как для вас угадывать опасность.

Лев засмеялся:

– Вот как? И чем, по-вашему, я обычно занимаюсь?

– Уж точно не организацией гастролей, – Чаковцев помолчал, наблюдая за его реакцией на сказанное. – Вы, Лев, сильный и расторопный человек при суверене – я бы так определил ваше амплуа. Не обидел, нет?

– Нисколько.

– Так кто он, этот ваш таинственный хозяин? – спросил Чаковцев. – И для чего я ему понадобился?

Лев промолчал. Они съехали с асфальта на тряскую грунтовку, в свете фар запрыгали ограды – доски и колючая проволока, потом лишь деревья. Чаковцев завертел головой, вглядываясь: лес, черный и беспросветный.

– Волнуетесь? – спросил его Лев.

– А следует?

– Да чёрт его знает. Вас ждет не вполне обычная встреча, если честно.

– Вот как… Знаете, Лев, по дороге в Энск, в поезде, я подслушал один странный разговор…

– Да? И что за разговор?

– Не знаю, может, и показалось. Живет, мол, в Энске сильный и жёсткий человек, вроде как любитель охоты, и при нём лицо доверенное, еврей один. Вы ведь еврей, Лев?

– Не без того, – усмехнулся водитель, – какой же суверен без советника-иудея?

– И то верно, – подхватил Чаковцев. – Так что, прямиком на заимку?

– Ага, вот оно что…

Лев спокойно и аккуратно остановил машину, повернулся к Чаковцеву серьезным лицом. “Кончились шуточки”, – понял тот враз сжавшимся животом.

– Всё правильно, Геннадий Сергеевич, всё правильно. Только между собой мы называем это место по-другому – мы говорим “дача”. Но в остальном верно: ведь в наших краях как? – в наших краях мужскую репутацию на пустых понтах не построишь, так что некоторых, некоторых мы и впрямь закопали. К вам, ясное дело, это никак не относится, вы – гость. Ещё вопросы будут, Геннадий Сергеевич? Хорошо, тогда поехали.

Они снова тронулись куда-то, нырнули в одному Льву известную лесную глушь. Чаковцев откинул спинку сиденья и закрыл глаза. Вот Кошка машет ему, потом такси, вокзал, буфет, Иван Георгиевич шевелит пухлыми губами, точно Боб, читает, видно, из Фауста кровавые буквы на стене, нет, не буквы, это вязь чернильная по бледной коже: июльский день, июльский зной сухого лета накроет тень, шатер ночной, лишенный цвета…

Лев покосился на него, всхрапывающего во сне, потом достал мобильник, послал вызов.

– Да, – сказал он кому-то в трубку, – как договорились. Без проблем.

Крузер качнулся в последний раз и остановился, они выехали на опушку, светлую от нетронутого здесь снега.

– Геннадий Сергеевич, – позвал Чаковцева Лев, – просыпайтесь, приехали.

– Я заснул?

– Да, разморило вас.

Чаковцев выбрался наружу и огляделся, прислушался.

– Вода? – спросил он, расслышав тихий плеск.

– Озеро. Тут, Геннадий Сергеевич, такое дело, хозяин звонил пока вы спали. Просил передать, что отлучился на день по неотложке, извиняется и просит располагаться как дома, без церемоний, я покажу вам что к чему. Лады?

Чаковцев не успел ответить, только охнул – два живых сгустка беззвучно отделились от остальной темноты и прыгнули на него, повалив спиной на дверцу джипа.

– Фу, – гаркнул Лев, – как вы там, Геннадий Сергеевич?

– Живой, – неуверенно ответил Чаковцев, боязливо поглаживая пальцами что-то шерстяное, жесткое, похожее на щетку.

Лев подошел с фонариком, высветил из ночи две крупные собачьи головы – четыре глаза впыхнули разом и погасли.

– Ротвейлеры? – спросил Чаковцев. – Тихие какие. Странно, что не порвали. Подозрительно ласковые для сторожевых.

– Понравились вы им, не иначе, – хохотнул Лев. – Ласковыми их до сих пор не называли. Пройдемте к дому. Здесь подождите, я генератор заведу.

Чаковцев вдохнул полные легкие стылого ночного воздуха, потянулся, зевнул. Было ему здесь странно тревожно и покойно – в одно и то же время – немыслимое сочетание.

“К вам, ясное дело, это никак не относится, вы – гость”, – вспомнил он с холодком недавнее, посмотрел на часы – ночь глубокая. “Это всё переезд и бессонница, вот что. Завтра будет как всегда”. Где-то поодаль щелкнуло и загудело, Чаковцев зажмурился от вспыхнувшего света.

– Готово, – сказал Лев и отпер дверь, – проходите.

Заимка, она же дача, оказалась просторным уютным домом – ничего похожего на мрачные застенки из его фантазии.

– Кухня здесь, – показывал Лев, – в основном консервы, извините. Зато завтра, ну, или послезавтра, будет свежее мясо.

– Мясо? – вздрогнул Чаковцев.

– Охоту любите, Геннадий Сергеевич?

– Не думаю, нет.

– Ружье в руках держали когда-нибудь?

Чаковцев отрицательно покачал головой. Лев быстро посмотрел на него – с сомнением, недоверчиво, а может, ему просто показалось.

– Это поправимо, – сказал Лев, – научим. А охоту любят все, уж поверьте.

– Боюсь, я исключение.

– Вы? – засмеялся Лев. – Ну, нет, вам точно понравится, гарантирую.

Они прошли дальше по дому.

– А здесь что? – спросил Чаковцев.

– Кабинет, – ответил Лев, – как видите, не заперто. Вы, Геннадий Сергеевич, располагайтесь по-свойски, выспитесь. Я сейчас камин растоплю и оставлю вас.

– И куда вы, ночь ведь?

– Обратно в город, дела у меня с утра, вы уж извините. Да, чуть не забыл, хозяин вам тут одежду оставил, специально к завтрашнему, переоденьтесь потом, сделайте одолжение.

– Это ещё зачем? – удивился Чаковцев.

– У охоты свои правила, Геннадий Сергеевич, привыкайте.

Когда кормовые огни крузера пропали из виду, Чаковцев отошел от окна, постоял немного перед камином, наслаждаясь теплом и запахом дыма. Кое-что оставалось незавершенным – там, за приотрытой дверью кабинета. Он снова посмотрел на часы: рассвет уже скоро, выспится он потом.

“Как видите, не заперто. Ага. Святая невинность Лев”. Чувствуя себя мышью, сующей голову в мышеловку, Чаковцев толкнул дверь и вошёл в сонный торшерный полумрак, в вишневый запах трубочного табака, в мех под ногами. Он точно знал – приготовленный для него сыр, пахучий лакомый кусочек, где-то здесь, прямо на виду, надо лишь разглядеть его за этими гравюрами со сценами охоты, за псами, повисшими гроздью на раненом медведе. И даже пластинки, старый добрый винил в потрепанных конвертах с его именем, – тоже не то, ложный след, хоть подборка и хороша, нельзя не признать. И книги на полках – как много знакомых обложек, надо же. Витрина с оружием – стволы и клинки в ножнах; Чаковцев поборол искушение взять в руки вот то, изящное, с гравировкой, лишь погладил, скупо приласкал ружье пальцами. Огляделся по сторонам, понимая: он точно пропустил здесь что-то ещё, неявное. Нужно просто сесть и немного подумать, вот так, за