Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

и двигаются как манекены – но это СТИЛЬ! Это специально сделано! Хотя сами актеры через час начинают его тихо ненавидеть, да не только актеры… А вот Антониони, действительно, обаятельнейший человек…

Лариса…Со всеми ровный.

Тарковский (посмеиваясь). Ну, со мной, конечно, тоже случаются конфузы. Вот, например, когда я снимал первый кадр у церкви в «Ностальгии», осветители никак не могли поставить нужный свет – и я на них так орал! Великое счастье, что понимать меня до конца могла только переводчица Люда, сама дикая матерщинница. Я так орал (хохочет), не называя теперь слов, так орал… Прежде я никогда так плохо не вел себя на площадке, и никогда больше такого со мной не случится, но тогда у меня точно что-то сломалось внутри, иссякло… А знаешь из-за чего? Страшная вещь! У меня оказался так называемый специалист по эффектам, который делает дымы и тому подобное, очень невысокого класса, низкооплачиваемый – меня просто обманули с ним. Дым-то идет уже, а я вижу ошибки прямо-таки детские… Как я кричал на них! Что я нес! Какими словами их обзывал! Топал ногами и на Нормана, и на Казатти… Так было стыдно потом, и я только просил Люду: ради Бога, не говори им все до конца…

Панфилов (смеется)…. не переводи!

Тарковский. Ну да, даже из опасения сплетен, так стыдно… Люда! Не «продавай» меня, хотя… наверное, продала уже тысячу раз..

Лариса. Ну что вы, Андрей! Она все-таки…

Тарковский. Да бросьте вы… Они все этим занимаются.

Лариса (не понимая, видно, намека на доносительство). Нет, Люда не итальянка…

Тарковский (возвращаясь к своей теме). Хотя обычно на площадке со мной таких срывов не бывает – правда, Лариса? Ну, вы-то знаете, разве я когда-нибудь кричал?

Лариса. Еще КАК кричали, извините меня. Еще КАК!

Все хохочут, и Андрей тоже смеется с лукавством:

«Я что-то не помню…»

Лариса. Зато я помню.

Панфилов (поддерживая шутку). В забытьи значит, был…

Тарковский. Не знаю… Но, во всяком случае, на этой картине это случилось единственный раз. Зато тот день мне запомнился хорошо…

Лариса. Могу тебе сознаться, Глеб, что на этой картине Андрей проявлял такое терпение, которое его группе в Москве и не снилось: нас бы он там разнес за одну четверть, что происходило у него на площадке здесь…

Тарковский (задумчиво). Это верно… Это тоже верно… Потому что здесь – и это очень важно – у меня было ощущение дебюта…

Панфилов. Это я как раз понимаю…

Лариса (ко мне). Знаешь, Оля, КАКИЕ ляпы он здесь им прощал!

Панфилов. Потому что работать здесь впервые то же самое, как получить возможность снять свой первый полнометражный фильм на студии после института… Да еще фильм, о котором ты мечтал…

Тарковский. Да, и начинать-то нужно было работать с группой, которую совершенно не знаешь, и не знаешь вообще, как они работают здесь…

Панфилов. Я помню это чувство на съемках «В огне брода нет». Ты – дебютант и как бы впервые изобретаешь свои отношения на картине…

Тарковский. Вот это точно! Именно так!

Панфилов. Когда ты понимаешь, что именно ТЕБЕ дали ШАНС, тебе ПОВЕЗЛО и ты получил УНИКАЛЬНУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ, сильно увеличивающую твой запас терпимости…

Тарковский. Понимаешь, какая штука… Нужно учитывать, что я совершенно не знал и не мог увидеть то, что снимал вчера, – для меня это было мучительно. К счастью, в картине окупилась затраченная на нее нервная энергия. Оказывается, ничто все-таки не затрачивается зря. Ты отдаешь – ты получаешь!

Панфилов. Конечно. Материализуясь в фильм, эта энергия, собственно, и составляет его содержание…

Тарковский. Поэтому снимать кино в таком состоянии может быть и опасно… Возникает некоторая двусмысленная ситуация, чреватая неизвестным результатом… Боже мой, как все-таки страшно снимать кино…

Панфилов. А не снимать его, то есть не работать, как ты понимаешь, еще страшнее…

Тарковский. Причем это странное чувство, возникающее у тебя, передается и твоим сподвижникам по работе. Например, странная ситуация возникла не только с Рербергом, но и с Юсовым, с которым мы снимали все мои фильмы, начиная с диплома и до «Соляриса». Возникающее в общей работе некое творческое родство почему-то начинает одновременно вызывать подозрение, как будто здесь что-то нечисто. Оборвались наши отношения с Юсовым, который настаивал на том, что наша совместная работа должна непременно включать и его жену, звукооператора, которая заявила своему мужу: «Хватит тебе делать фильмы для Тарковского. Ты за него делаешь картины, а он ездит на фестивали получать премии». Но это, конечно, Глеб, не главное в наших взаимоотношениях – мало ли что сказала жена! Это так естественно для бабы. Но когда сам Юсов, оператор-постановщик всех моих картин, просто не явился на худсовет по «Зеркалу», будучи, естественно, туда приглашенным… Вот это был номер! Мы сидим, обсуждаем сценарий, он заглядывает в комнату. Я говорю: «Ну заходи же, мы тебя ждем», а он просит меня выйти к нему…

Лариса. Нет, Андрей, это было позднее, не при обсуждении литературного сценария, а уже при запуске картины.

Тарковский. Да-да. Он решил со мной порвать в тот день, когда должны были подписать акт о запуске картины…

Лариса. Поэтому ведь фильм тогда не запустили!

Тарковский. Погодите, Лара, погодите! Тогда Юсов сказал мне: «Андрей, я не буду снимать твою картину», то есть это было сознательное предательство, рассчитанное на мой провал, – не снимать же фильм без оператора, а? Чтобы выйти из этого положения, мне нужно было бы хватать кого-то первого попавшегося. Но Бог есть! Ты знаешь, у меня всегда в самых страшных обстоятельствах возникают какие-то особые внутренние силы, и я, не моргнув глазом, отвечаю ему: «Ну что же делать? Хорошо!» Он начинает объясняться, что обещал снимать какому-то болгарину, хотя ясно, что мне-то он обещал сотрудничество раньше. О какой же неувязке может идти речь? Словом, лепит мне какую-то явную чепуху, глядя в глаза и прекрасно понимая, что оставляет меня одного. А я ему повторяю: «Хорошо-хорошо!»

Лариса. Нет, Андрей, вы ему сказали тогда, что уже пригласили Рерберга.

Тарковский. Нет! Нет! И нет!

Лариса. Ну как же нет? В этот же день…

Тарковский. Нет, Лариса, я не мог ему этого сказать, потому что с Рербергом еще на разговаривал.

Лариса. Нет, вы разговаривали! А я Рербергу в этот момент уже звонила, и он уже ехал к вам – ведь этот вопрос решался в одном часе… Ну? Помните?

Тарковский (осененный памятью). А-а-а!!!

Лариса. Ну что вы так кричите?

Тарковский. Да, правильно – «в одном часе»! Бог есть! Я как раз встретил Рерберга на студии до худсовета, спросил, что он сейчас делает. Признаться, он мне давно был интересен как оператор, а тогда же он мне ответил, что закончил картину и пока ничего не делает. Мы с ним еще поговорили,