Позолоченная луна - Джой Джордан-Лейк

силу своих рук, своих мускулов. Если будет необходимо, он сможет остановить Лебланка.

Он прислушался к удаляющемуся звуку копыт коня Вандербильта. Но вдруг снова раздался приближающийся звук копыт. Лошадь скакала по другой стороне подъездной дороги, той, что была ближе к Солу.

Едва всадники оказались в его поле зрения, Сол пригнулся ниже. Но первый из всадников, в низко натянутой на лицо шляпе, смотрел прямо на него, словно заметил движение в куще рододендронов. Склонившись вперед и вправо, он повернул лошадь с дороги прямо в лес раньше, чем Сол успел пробежать хотя бы несколько шагов.

Со всей яростью, накопленной за годы, когда ему приходилось скрываться из-за преступления, которого он не совершал, со всем отчаянием сознания того, что страна, которую он принял, считает его злобным животным, Сол подхватил с земли тяжелую ветку и развернулся, занося руку, лицом ко всаднику.

Лошадь резко шарахнулась влево, и всадник с трудом удержался на ней.

— Кэбот! Mi dispiace. Я думал…

— Ты думал, что это Лебланк. В таком случае я должен быть счастлив, что моя голова все еще держится на плечах.

Вторая лошадь — араб — прорвалась к ним сквозь заросли. Тяжело дышащий Джордж Вандербильт, ведущий в поводу за арабом еще одну лошадь, без всадника, выдохнул.

— Катафальмо, слава богу. Мы надеялись найти вас, понимая, что вы будете искать дорогу к дому Братчетта. Но и Лебланк будет искать вас там, и, возможно, скоро. Так что Нико там нет. Мы отвезем вас к нему.

Будучи третьим в ряду, позади Вандербильта и Кэбота, Сол наклонился к лошади, которую они привели ему, как будто хотел одним усилием воли обогнать остальных и первым приехать к Нико. Но, не зная дороги, он мог только наклоняться вперед, отчего его жеребец удивленно поворачивал голову, как бы спрашивая, зачем его наездник велит ему добавить ходу, если каменистая тропа и две лошади впереди не предполагают ничего другого, кроме быстрого шага.

Они поднялись к просвету среди деревьев. Глаза Сола прищурились от яркого солнца, прорвавшегося сквозь расступившиеся кроны.

На поляне стояли несколько деревянных строений. Одно, прямо перед ними, небольшая бревенчатая хижина без окон, с распахнутой дверью и провалившейся крышей, явно была заброшенной.

Позади этой хижины стояло другое строение, еще меньше, с оторванными кое-где досками, как будто они понадобились для чего-то другого. Слева стоял курятник, где потревоженные куры и петух захлопали крыльями и закудахтали, обозначая появление чужаков. Из самого большого строения, хлева, послышалось ржание.

В двери хлева появилось двое близнецов, их рыжие волосы пламенели в солнечных лучах.

— Все в порядке, — крикнул Джарси МакГрегор. — Это не то, что мы думали.

Талли, прищурившись, смотрела на них поверх дула старого кремневого ружья.

— Я и сама вижу, — сказала она. Но не опустила ружье, как будто события последних дней убедили ее встречать посетителей с нацеленным оружием.

— А где… — начал Сол. Но закончить ему не пришлось.

В двери хлева появилась третья головка — невысокая, с темной копной волос. К ноге, волочившейся по земле, прицепился клок сена.

Сол слетел на землю, даже не побеспокоясь остановить коня.

— Нико!

Крепко прижав к себе хрупкого, худенького мальчика, который тоже начал дрожать, Сол чувствовал, как его слезы падают брату на макушку.

— Нико. Мой Нико. Ты в порядке.

Они что-то говорили друг другу. И Сол, крепко держа руками худенькое тельце, прижался подбородком к макушке брата, чтобы тот чувствовал себя в полной безопасности.

— Можно поговорить с вашей сестрой? — спросил Кэбот у близнецов.

Даже прижимая к себе брата, даже преисполненный облегчения, что нашел Нико в целости и сохранности, Сол вдруг ощутил в воздухе напряжение, которого раньше не заметил.

Близнецы переглянулись.

Талли сделала им знак следовать за ней.

— Она здесь. С нашим папой. И еще соседи, которые пришли… чтобы сказать… — Она посмотрела на брата.

— Попрощаться. — Он взял сестру за руку, словно бы ему было легче говорить, чувствуя свою половинку рядом. — Они пришли, чтобы проститься.

Прижавшись друг к другу, Сол с Нико прошли вслед за остальными вглубь хлева, туда, где раньше, похоже, было коровье стойло, теперь чисто выметенное и со снятой с петель дверцей. Посреди него, на тюфяке, покрытом несколькими лоскутными одеялами, недвижимо лежал человек с посеревшим лицом. С одной стороны от него стояли Рема и Керри, с другой — Роберт Братчетт.

Человек на тюфяке пытался что-то сказать, протягивая руку в сторону Керри. Одними губами, надтреснутым голосом он еле-еле проговорил: «Мне… очень… жаль».

После чего, к изумлению Сола, умирающий повернул голову к Братчетту. И проговорил те же слова: «Мне… очень… жаль».

Здоровая рука Братчетта протянулась к его руке. Он кивнул.

Какое-то время они все так и стояли. Старшая дочь МакГрегора держала его за правую руку, а сосед — за левую. Рема обхватила руками близнецов за плечи. Все молчали.

Керри МакГрегор наклонилась к отцу.

— Папа, — сказала она, затем осеклась и посмотрела сначала на Рему, а потом на Роберта Братчетта, как будто бы они лучше знали, что ей надо сказать. Она даже не замечала джентльменов, которые прискакали из Билтмора вместе с Солом, потому что они молча тихо стояли за спинами этого небольшого кружка.

Она снова поглядела на умирающего. В ее лице была нежность, но одновременно и злость. Эта странная смесь искажала ее лицо.

— Папа. У меня было столько вопросов.

Человек повернулся к ней. По его серым щекам катились слезы.

Все в хлеву замерли. Даже мул в соседнем стойле перестал размахивать хвостом.

— Мне… так… жаль… — прошептал он.

И это было все.

Слезы теперь бежали и по лицу Керри.

— Этого мало, — прошептала она. — Слезы покатились сильнее. — Этого мало. — У нее вырвался стон. — Помоги мне, Господи, но я не могу сказать, что все хорошо — что прошлое забыто. Я не хочу прощать тебя. — Слезы градом катились по ее щекам, она опустилась на колени. — Не хочу. Не хочу.

— Я знаю, — выдавил он. — Знаю.

Она закрыла лицо руками. Ее плечи затряслись.

— Я люблю тебя.

Слезы умирающего катились по его серым, впалым щекам, в глазах, устремленных на нее, стояло целое море боли — и нежности, и сожаления, которые, казалось, было труднее перенести, чем все телесные мучения.

Через какое-то время Керри коснулась его руки. Потом потянулась за чем-то, что лежало за тюфяком умирающего. И встала со смычком в одной руке и скрипкой, как показалось Солу, в другой.

Керри МакГрегор начала играть, а ее брат, сестра и тетка — и их сосед тоже — по очереди стали подходить к лежащему, наклоняться и целовать его в щеку.

Она играла одну песню за другой