Звук далекий, звук живой. Преданья старины глубокой - Михаил Саяпин
- Дата:20.05.2024
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Название: Звук далекий, звук живой. Преданья старины глубокой
- Автор: Михаил Саяпин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Звук далекий, звук живой
Преданья старины глубокой
Переводчик Михаил Михайлович Саяпин
© Михаил Михайлович Саяпин, перевод, 2017
ISBN 978-5-4485-7908-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие переводчика-составителя
Здесь собраны некоторые произведения русской словесности времен Московского государства в художественных переводах.
Зачем нужно было переводить их? Увы, язык сильно ушел вперед, и памятники старины не столько даже непонятны (хотя и это бывает), сколько оказываются неспособными в оригинале передать современному читателю эмоциональные оттенки письменной речи (без чего невозможна собственно художественная литература, словесность; для передачи смыла используется подстрочник, именно подстрочники старинных текстов обычно называют «переводами»).
Задача данного сборника была – показать разнообразие русской литературной жизни того времени. Хочется надеяться, что эта задача будет выполнена и чтение будет интересным.
(Все даты в переводах даны по современному летоисчислению.)
Михаил СаяпинПохвальное слово Иосифу Волоцкому
Как хорошо подражать классике
«Надгробное слово» – вероятно, самый выдающийся памятник красноречия в истории русской словесности. Его написал (скорее всего, именно написал, а не произнёс) родной племянник игумена Иосифа (Санина) – инок Досифей (Топорков).
Необычайно изощрённая, воистину эллинская речь; знакомый хоть немного с творениями Иоанна Златоуста легко поймёт, откуда автор почерпнул образцы своего стиля – взять хотя бы то место, где он обещает «очистить корень лопатой красноречия». При этом стоит заметить, что нагромождение образов нисколько не убавляет цельности всего произведения, которое читается на одном дыхании – это и есть то, что называется мастерством. Мастерство автора и сейчас пробирает до костей; на мастерство указывает и то, что, несмотря на крайнюю вроде бы отвлечённость повествования, оно насыщено живыми подробностями из жизни самого героя и его родных (несчастный парализованный страдалец-отец, благочестивая мать, пытающаяся встать со смертного одра и идти куда-то за святыми Мариями).
Когда-то в веке этак 19-м про иного говорили: «русский европеец», имея в виду не только образованность, но и то, что всем образом жизни и даже мышления данный человек впитал европейский культурные устои. Досифей Топорков – это в полном смысле слова «русский эллин», интеллигент Московского государства (предпочитающий батоги называть по-гречески, как в XIX в. их назвали бы в интеллигентской переписке по-французски), человек сумевший стать совершенно адекватным той классической греко-византийской культуре, которая столетиями поражала воображение наших соотечественников и казалась недостижимым идеалом. Вот в лице Топоркова мы, наверное, имеем высшую точку русского культурного «византиизма».
Надгробное слово в память Иосифа Волоцкого
Инок Досифей (Топорков)Истинно, что всякий, наделенный даром слова, обречен на пребывание в беспросветном окружении страданий и бедствий, превосходящих всякое терпение и способных колебать и поражать сердца, заставляя находящихся в смятении раздирать одежды и обманываться в своих начинаниях. И нам, братия, надлежит здесь страдать от окружающего злосчастия, в тысячи раз превосходящего силу любого терпения, как, впрочем, и пострадали уже – от того, чему не найдется равного в сонме скорбей.
Да, что может еще сравниться с испытанным нами лишением, с таким горем, упавшим на наши сердца и не только способным поколебать и сломить нас внешне, но проникающим до самого нутра? Терзаем не только одежды, но и души; стираем себя в порошок и слепнем – не оттого, что стараемся уединиться в темной келье, а потому что сам свет восхода гасится туманом слез! Мы претерпели потерю. Не имущества или мимолетной славы вместе с сонмом почитателей; не надежду на расширение угодий и тому подобных привилегий с их увеличением стад и скота; не чести рода или просторных комнат, не горячей любви дорогих нам родных, друзей и знакомых – мы потеряли любимого отца: я говорю о блаженном отце нашем Иосифе, одноименном ветхозаветному Иосифу Прекрасному, кормившему Египет пшеницей во время голода и удивившего стойкостью в целомудрии как Ангелов, так и людей. Только наш Иосиф не просто сумел накормить всех, живших на земле, на которой он родился, но и подвизавшихся вместе с ним накормить и окормить духовно. Ветхий Иосиф, одержавший победу над египтянкой, был женат и имел детей; наш помрачения египетского, т.е. страстей сего мира, избежал и «египтянку», возбудительницу сладострастия, – и не в одночасье, а всю жизнь – побеждал сам и учил побеждать других, пребывавших вместе с ним, которые, помня слова Господа, ради блага для своей души оставили всё и пришли к нему.
Но в каких словах можно донести до слушающих облик отца? Не знаю. Поэтому нам надо утешиться в нашей печали и восстановить свой ум в твердости – не утешениями родственников или близких друзей, а чтением Божественного Писания Ветхого и Нового Завета, и тем, что каждый в нем найдет соответствующее постигшему нас горю. Итак, будем оплакивать потерю нашего любимейшего дорогого отца, от которого мы породили – не телесно, конечно, а духовно – плод покаяния, по своим кельям без отвлечения на беседы, подобно птицам пустынь, уединяющимся каждая в своем гнезде.
Братья, будем бояться падения в названные страсти: пленение миром, властолюбие, выискивание недостатков и прочие. Устремимся от них прочь, помня, что и нам надлежит в свое время отойти, с возгласами и восклицаниями – не истошными, разумеется, а тихими, умиленными и скорбными, говоря каждый себе: «Увы мне, увы, душа моя, заплачь и запричитай, лишившаяся внезапно преподобного отца и пастыря совершенного!»
Где вы теперь, отец? Где вы, пастырь добрый?
Он взят от нас, пастырствовавший, как Давид, в смирении, кротости и незлобии сердца и, как Моисей, вместо понукания своих овец бравший на себя их строптивость и непослушание, носивший на плече смирения, любви и терпения нужды, лишения и трудности нрава, никогда не поднимая жезла гнева, а до конца ожидая покаяния. И мы сейчас болеем сердцем оттого, что остались заблудившимися в горах междоусобиц или среди потоков властолюбия, пожирающие своих верблюдов, а чужих комаров оцеживающие. Плачем и причитаем с болью, не можа сказать ничего, кроме как: о горе, горе, ушел от нас умелый рулевой, правивший нашим жизненным кораблем и своим милосердием спасавший от бури и гибели во греховной пучине нашу странническую скудость. И вот мы остались без заступничества на волнах соленого моря окаянной жизни мира сего и с болью и горечью говорим: восхищен от нас неутомимый предводитель на коротком пути нашей жизни, на вымощенном светящимися царственными добродетелями любви, смирения, терпения, ношения тягот ближних и многими другими, пути, ведущем шествующего по нему к жизни, – да он и сам был драгоценным собранием таковых.
Мы, по немощи нашей, бродим все больше вблизи поворота на дорогу строптивости, на которой приходится ожидать нападения разбойников, т.е. предводителей страстей беспокойства и ненависти или соблазна судить чужого вместо того, чтобы заниматься исправлением собственного ума – каковой соблазн и порывается все время ввергнуть нас в поток погибели. Потому – быть нам уклонившимися на ту стезю, раз нет у нас сейчас ни той любви, которую отец наш питал к Богу, ни того христианского милосердия к братии – а мы не стараемся даже стяжать его смирения и милости к ближнему, когда не только физические чужие лишения, но и душевные воспринимаются, как свои.
Увы, увы, братия… В какое же время мы лишились отца и опытного пастыря, пращею своего учения, словно зверей, отгонявшего от нас страсти! И вот отошел от стада преподобный – скорбят и горюют, и страдают овцы, лишившись сладостной его любви.
Как в добродетели не сравнивались с блаженным современники, так и в речах он был бесподобен. Да, он жил в наши дни и происходил из нашей среды, но не был таким, как мы, а был как бы насажден в небесном винограднике и возрос от воистину доброго корня – но ведь и плод оказался достойным корня! Сад духовный красив, и плоды в нем сладки; а достоинство любого дерева познается через вкушение его плода.
Итак, рассказ о блаженном отце нашем Иосифе.
Подарил его миру город – не первый среди крупных, но ставший вровень с ними – имею в виду Волоколамск, – а родиной ему было село с самым обычным названием Язвище, расположенное близ этого города, – там и родился преподобный. Произошел он не от какого-нибудь сорного, а от самого что ни на есть благородного корня, и я сейчас, после совершения его непорочной во Христе жизни, покажу вам этот корень, очистив его словесной лопатой от земли забвения, не только назвав имена, но и рассказав обо всем, что пожелают узнать стремящиеся к пониманию всего течения жизни преподобного.
- Она будет счастлива - Иван Панаев - Русская классическая проза
- Процесс исключения (сборник) - Лидия Чуковская - Русская классическая проза
- Подземные ручьи (сборник) - Михаил Кузмин - Русская классическая проза
- Повелитель железа - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Укрощение тигра в Париже - Эдуард Вениаминович Лимонов - Русская классическая проза
- Кремулятор - Саша Филипенко - Периодические издания / Русская классическая проза
- Заметки о художественных выставках - Всеволод Гаршин - Русская классическая проза
- Женщина на кресте (сборник) - Анна Мар - Русская классическая проза
- Дар - Владимир Набоков - Русская классическая проза
- Жизнеописание Степана Александровича Лососинова - Сергей Заяицкий - Русская классическая проза