Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

портвейн «Черные глаза», но не про еврейскую школу русской словесности, из деликатности именуемую южной, — и ничего великого он не родит больше никогда, потому что по-русски говорить не хочет, по-украински не умеет и не научится, а идиш весь уехал до последнего человека.

Диаспора так долго доказывала свою особость и иноприродность русской культуре, причем на землях, убежденных в своей вторичной иноприродности русской культуре, что русский мир однажды сказал: принято. Мы разошлись, оставив за вами традиционный рынок сбыта ваших плачей, приколов, абрикосы колеровки и авто «Запорожец-ушастый», — первым отпал материальный рынок, за ним пришел черед художественного. Как-то больше не теребят эти жилые курятники с удобствами во дворе, это бесконечное итальянское кино с вечным граем за папины сандалии, это «Я куплетист, я из Одессы, здрасьте». Былой центр уникальной речи стал городом торжествующего погрома с небольшим вкраплением «Масок-шоу» для движухи и хайпа.

Последним архивистом уходящего лайнера стал Валерий Тодоровский с фильмом «Одесса» — ну так он же снимал про себя (мальчик Степа Середа из фильма совершенно одно лицо с когдатошним семилетним Валерой), про родного папу в белых штанах и про обобщенного еврейского дедушку Ярмольника с животом вперед и шварком сандалий по асфальту — так ходил Ростислав Янович Плятт и другие дедушки, когда еще были живы. Но и он с великим умом и тактом показал Одессу чемоданом без ручки, который нести тяжело, а выбросить жалко, — хотя уже и не жалко.

А вот Урсуляк взялся приделывать к чемодану ручку. Собрал дюжину больших русских артистов, которые стали на старой школе симулировать все — говор, интонацию, кураж, сердечность и чувства к безразличному им городу из прошлого давно усопших писателей. Эту умело организованную добрую фальшь мы ежегодно видим в новогодних «Голубых огоньках».

А после блогеры взялись рядить, что же не удалось в фильме. Все удалось. Давно не видел столь безапелляционного приговора всему одессизму русской жизни, всей этой искусственной межнациональной теплоте и остаточным шуткам про пьянь, болезни, Привоз и колбасу.

Фира, закройте этот сквозняк, всё.

«М&М». Тайное оружие России

«Машу и Медведя» посчитали

Сама Times объявила «Машу с Медведем» мягкой силой и ползучей угрозой.

Дожили.

Сбылось.

Не они нас разлагают, а мы их — и чем?? Прыгучей девочкой-грызуном с глазами навыкате. «Это просто праздник какой-то», — говорил Карабас-Барабас.

Тему тотчас обшутили до донышка. Сказали, что корпус Чебурашек прорвался по флангу, и утенки Дональды держатся из последних сил. Что Винни-Пух давно с нами, бьется в интербригаде камрада Карлсона. Что Белоснежке несдобровать.

Радость понятна. Еще полвека назад вся мягкая сила была на той стороне глобуса.

Белозубый президент, изменявший красавице-жене со всей женской половиной человечества. Широкомордые авто на хайвеях. Загорелые атлеты на серфах. Лучшая музыка рок-н-ролл, сносившая с бошек шляпы. Она и сейчас лучшая, только очень ретро. От Hound Dog в новом «Индиане Джонсе» кубарем катятся врассыпную суслики.

Пальмы и жвачка, джинсы и кола, твист и Микки-мышь, ядерный гриб и воздушная кукуруза — снятые широкоугольным объективом для журнала «Америка», они показывали, чей cool.

И где все?

Президента им теперь выбираем мы, причем рыжего и жеваного. «Оскар» теряет аудиторию пятый год, ибо не всем интересно, победит ли фильм «Сто лет рабства» или кино про трансгендеров, не всем. Элвис разъелся и умер. Брандо разъелся и умер. Кеннеди затрахал Мэрилин до смерти и тоже умер. ОПЕК и нефтяные котировки убили жрущий прорву бензина американский автопром. Кола оказалась диабетическим лимонадом, бейсболки ужасны, как сам бейсбол, «музыка ваша американская говно», как сообщил Брат («Да и сами вы», — добавил он, подумав). Даже под «Гончего пса» в «Индиане» зажигают русские диверсанты.

Вой по планете стоит от наших демаршей, а не от их триумфов. Путинский голый торс. Зеркальная экспансия Russia Today. Фан-зона на Никольской. Бородатая хоккейная сборная мечты без гимна, флага и прописки, но с песней «Славься, отечество наше свободное». Зеленые человечки.

Теперь вот эта Маша с медведем.

Безродный кукушонок из вагона «Москва — Пекин», крикливый и прожорливый.

Совокупная аудитория исчисляется миллиардами.

Все ищут секрет — вот он. «Маша и Медведь» — классическая, всему миру знакомая модель отношений моторного ребенка с покладистым отцом. 28 вопросов в минуту. Прыжки воскресным утром по самой хребтине, довольно увесистые. Раздвоение, расчетверение, раздесятерение доставучей девочки с гиком, бантом и зелеными глазами хищника. «Поделись с ребенком!» «Опять он спит!» Бессмертное «Кто эта тетя??» А теперь ей надо в кустики. А теперь на каток. А теперь спать с языком набок, и сразу долгожданный мир и покой, минуты на четыре. Толстой писал, что все счастливые семьи счастливы одинаково — так «М&М» транслирует миру наше частное и такое общепонятное медведьское счастье. Когда чудовище с волшебно отросшей снегуркиной косой чувствует себя самой охренительной красавицей Земли. Скачет во двор в твоей дембельской фуражке. Растянувшись на льду, смотрит вполглаза, все вокруг собрались ее жалеть или надо поорать еще. Словесная конструкция «Может, уже покатаемся уже?» и «Может, уже поужинаем уже?» обессмертит имя сценариста Олега Кузовкова в веках. Волк с Медведем и чаном остывшей каши, воющие на Луну под «Лунную сонату», — это наше ноу-хау, и пусть кто-то сможет лучше.

А рояль в кустах? А «Завтрак туриста»? А Дед Мороз на дрезине с песней «Из-за острова на стрежень», которую с той же удалью пели в лодке Жужа с Махой из «Волшебного кольца»? А клюшка «Чемпион 1242» (1242 — год Ледового побоища, если кто забыл)? Ловкой нюансировкой Кузовков отрабатывает всю нашу историю и культурный бэкграунд. Серию, где волки украли ребенка, вполне можно было назвать «Вождь краснокожих» — так хохотал Медведь над письмом о выкупе.

А что «Таймс» по ним проехалась — так там просто детей терпеть не могут. За сутки в Глазго встречал на каждом шагу: «Не больше одного ребенка зараз» (лавка оловянных солдатиков), «Дети без сопровождения родителей могут быть выведены на фиг» (книжный), «Никаких детей ни в какое