Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

воздушные поцелуи и номенклатурно обниматься, говорит о фестивале все. Дело — там, в неприветливом бункере. Гулянка, которая гораздо важнее дела, — здесь, на эспланаде. Для дела категория «В» адекватней. Для помпезной пьянки она убийственна: что, собственно, празднуем?

Фестиваль «А» позволяет прислать ему приветствие с фотографией в каталог (перед Михалковым и Лужковым) и не выглядеть при этом глупо. Фестиваль «А» позволяет посидеть ладком с предынфарктными звездами своего детства и даже сделать комплимент хорошо сохранившейся французской старушке (французские старушки — самый малопортящийся продукт в мире, знаем и аплодируем). Фестиваль «А» согревает лепотой благотворительности в адрес большого и нерентабельного искусства. Наконец, «А» просто создает иллюзию движения, бурления, общественной жизни на подмандатной территории. В конце концов, немцы в оккупированном Киеве запускали на стадионе «Динамо» футбольные турниры именно с этой целью, а не для демонстрации преимуществ арийского футбола. Они и сами понимали, что спущенная с цепи под псевдонимом «Старт» команда мастеров киевского «Динамо» порвет все эти сборные оккупационных контингентов в мелкие лоскуты — как и случилось в дальнейшем. Эффект затея имела небольшой, наши все равно взяли Киев через пятнадцать месяцев после первого матча — но благородство досуговых помыслов запечатлелось в истории.

Справедливости ради следует признать, что первостепенная задача всех фестивалей — двигать киноискусство — исполнена, и двигать киноискусство больше некуда. За сто лет своего существования кино вошло в ранг старого искусства, в котором все вершины достигнуты, пики покорены и дороги исхожены. Так же, как современный арт вот уже восемьдесят лет забил на живопись и ваяние и ищет новизны в эстетическом хулиганстве, чудовищной многозначительности и смежных областях потребительского дизайна — в мировом кино передовая сегодня проходит по резервации соцреализма (Кен Лоуч, братья Дарденны), в зоне экспериментов маргинальной психопатологии (Михаэль Ханеке, Ларс фон Триер, иногда Балабанов) или постмодернистских трэш-пазлов Тарантино. Первой дорожкой мы уже ходили — на вторую и третью в силу торжествующей в стране мелкобуржуазности не свернем никогда. По репертуару нашему фестивалю суждено быть именно буржуазным — но без эффектного лоска послевоенного Канна. Нам ближе нечто зажиточно-кулацкое с креном в православную чудесатость и меланхолическое разочарование. Словом, если бы Феллини сегодня воскрес и отправил в наш конкурс чудесатый, разочарованный и очень старый фильм «8 ½», он победил бы с большой помпой.

Исполняющий обязанности Л. Ильичева Владислав Сурков лично хлопал бы из партера.

В мире бы эту победу никто не заметил — так ее и тогда никто не заметил.

Один злой Феллини сказал, что советское руководство похоже на мафию: дедушки в черных пальто разговаривают вполголоса и целуются.

Мечтай о великом

«Выпускник» Майка Николса / «Курьер» Карена Шахназарова

Носитель житейской мудрости К. Прутков рек: «Не плыви по течению, не плыви против течения, плыви туда, куда тебе нужно». Выпускник колледжа Бен Брэддок и курьер журнала «Вопросы познания» Иван Мирошников тешили общество тем, что сидели на задней парте, глазели в окно и не жили жизнью отряда. Мир вокруг них кипел и плавился: Америка-67 по вопросу Вьетнама, Россия-86 по вопросу социализма, — а им было безразлично то и другое, как-то стороной прошло. Оба любили ничком лежать в воде: Боб в бассейне, Иван на люберецком карьере (Шахназаров тела в жидкости в кадр не брал, ибо солнечные блики и водная гладь по традиции создают ореол поэтической натуры, а Иван был натурой глубоко прозаической и не видел в том беды; будь у него бассейн, он бы плоско и буржуазно лежал в бассейне, но бассейна у него не было).

Все это сильно шло вразрез с устремлениями среды. Среда Боба желала успеха, алкала успеха и требовала воли к успеху. Бассейн был ей нужен не для плавания, а для самопрезентации. Стоило Бобу заплаваться, папа тут же заводил мужской разговор о трудоустройстве (мы ж должны знать, в чьи руки перейдет построенное нами здание!). В ключевой сцене Боб пропускал в стеклянную дверь вереницу стариков, с достоинством шествующих на прием, и стайку молодежи в белых смокингах и платьях до пят, ломящихся навстречу. Это был мир вечного движения по заведомо отлаженной колее, сплошных эскалаторов и транспортеров багажа, — что и вздыбило Боба, как и многих его богатеньких ровесников.

Иван, признаться, был натурой посложнее. Он не только втыкал копья в мебель и пел про козла (кто ж в 86-м не пел), но и терпимо относился к детерминизму, советской эстраде, передаче «Служу Советскому Союзу», а также прощал окружающим глупость за душевное к нему расположение. На заре всеобщего бунтарства (до чего же противное слово) он занял нишу социального аутизма, требуя оставить в покое людей, любящих морковку, и не лепить из них нравственный идеал.

Среда Ивана была педагогической и допустить этого никак не могла. Мама преподавала литературу в ПТУ (то есть абстракцию работягам), профессор Кузнецов тоже занимался чушью, так как был светилом педагогических наук, а подобных наук не существует в природе (слово дезертира педвуза). В мамин пед поступал и Иван — но без энтузиазма и успеха. Это были не его слова.

Среда обоих, конечно, взбурлила и не велела им к своим девочкам вязаться. «Не смей приглашать Элейн на свидание». «Ваше общество глубоко противопоказано моей дочери. Как мужчина мужчину прошу вас немедленно прекратить все отношения с Катей». Адзынь, жлоботряс.

Элейн, все помнят, поступила, как положено шестидесятницам: сбежала из дворца с Дастином Хоффманом от румяного корпоративного блондина. Предсказуемо и неинтересно. У таких сразу ребенок рождался, и его принимались воспитывать любовью в разностороннюю личность.

Дочь профессора Кузнецова, в свою очередь, была пошлой дурой — но играла ее богиня Настя Немоляева, что косвенно извиняло и героиню. Тысячи людей просто не вслушивались в мечту (мечту!) о спортивном автомобиле, магнитофоне и маленькой собачке. Как всем известно, синтез дур и богинь часто встречается в 17 лет. Словом, Боб совершил поступок и переменил жизнь, а Иван совершил поступок и оставил жизнь как есть. Один запер церковь крестом и прокатил любушку на автобусе — другой отдал Базину пальто, чтоб мечтал о великом. Пальто и вольтеровская максима, конечно, предназначались Кате. Будь у Ивана спортивный автомобиль, он бы легко