Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа - Наталья Литтера

учетом «мелодраматических поз», но только облегчения на его лице видно не было.

За окном слышались крики детей, которых уже вывели на утреннюю прогулку, чтобы успеть до полуденного пекла, машины подавали друг другу знаки с помощью клаксонов. Там была жизнь. На кухне время словно остановилось. Даже не дышалось. Она это поняла, когда он все же очень тихо спросил через бесконечно длинную паузу:

– Значит, дальше каждый сам за себя? А о произошедшем здесь, – неожиданно хлопнул ладонью по столешнице, а потом указал пальцем в стену, за которой находилась спальня, – просто забудем? Потому что мы взрослые?

Дуняша судорожно вздохнула. Разговор шел куда-то совсем не туда, она не понимала, чего Иван ждет. Ей хотелось кричать, хотелось сказать, что да, что случилось, того уже не исправить, и открещиваться поздно, но можно же как-то… договориться? Или нельзя?

– Если ты о взломанной квартире, – Дуня сдерживала голос из последних сил, – разбитом компьютере, приходе полиции, то… забыть не удастся, тем более взрослым людям. И, как я уже говорила, я тебе очень обязана за участие и поддержку…

– Ай, оставь! Гусары денег не берут! – голосом разудалого автостопщика перебил Тобольцев, и это стало последней каплей.

Она все же вскочила на ноги и закричала:

– Ваня! Перестань! Ты специально прикидываешься или действительно не понимаешь? Может, для тебя легкие связи в порядке вещей, но для меня – нет. Понимаешь, нет! Я тебя прошу, давай разойдемся по-хорошему. Насколько это возможно.

– По-хорошему? – если у нее совершенно сдали нервы, то он был само спокойствие. Страшное такое спокойствие, с абсолютно каменным лицом и бесстрастным голосом. – Любопытно, как ты себе это представляешь, при условии, что мы сегодня ночью два раза имели шансы зачать ребенка. Совместного. Это ты учла, рассудительная ты моя?

– Ребенка не будет, – глухо сказала Дуняша, нервно сцепив пальцы. – Насчет этого не беспокойся.

– Я не беспокоюсь. Я имею привычку нести ответственность за свои поступки. Если нет, то объясни – почему? Я чего-то не знаю о женской и мужской физиологии?

Бесцветность его голоса убивала.

– У меня противозачаточная спираль, – ответила Дуня. – Если тебя так интересуют особенности женской физиологии.

Ей все же удалось его слегка смутить. Но воспользоваться этим она не успела – слишком долго соображала. У Ивана с реакцией дело обстояло лучше. Со словами тоже.

– Прекрасно. Просто замечательно. Дети никак не входили в мои планы на ближайшие годы. Как и посещения венеролога. Хотя в этом вопросе предпочитаю поверить на слово.

Венеролог?!

Сердце пропустило удар. Было ощущение, что отказало разом все: зрение, слух, обоняние, осязание. Просто резко вырубило, чтобы через несколько мгновений абсолютного вакуума снова включиться. Венеролог? Это намек на что? На то, что постоянный контрацептив дает ей возможность вести беспорядочные связи? Это он что сейчас сказал?! Что она… обычная шлюха?

Следующие его слова, не менее прекрасные, Дуня почти не слышала. Голос дальним эхом отражался от стен:

– Ладно, спасибо за вкусный кофе. За отличный секс. За напоминание, что я – взрослый.

Она ушла с кухни. Руки дрожали, ноги едва держали, Дуня, наверное, упала бы, но надо было дойти до двери. Просто дойти до двери. Отпереть защелку удалось не с первой попытки, перед глазами все расплывалось, но увидеть свои слезы она тоже не позволит, поэтому оставалось только до боли кусать губы.

Дуня распахнула дверь. Говорить было не о чем. Так ее никто еще не унижал.

Он отлично понял этот красноречивый жест и все же слегка притормозил на пороге, чтобы сказать на прощанье:

– Если что – звони, не стесняйся… царица.

Хорошо, что не обернулся. Потому что слезы все же потекли.

* * *

Он выглядел дураком – в разного цвета кроссовках. Спасибо, что не оба левые. Или правые. А ведь мог. Вчера он еще и не то мог.

Он и был самым настоящим дураком – все утро. Как по нотам разыграл классического идиота – с этими никому не нужными поцелуями и едва не произнесенными слюнявыми нежностями, с театральным стуком в дверь ванной, с неуместными репликами. Что же. Роль сыграна безупречно. Где аплодисменты только?

Иван шел пешком. Потому что ему надо было идти. Потому что ему казалось, что внутри нечто настолько горячее и взрывоопасное, что толкни Тобольцева кто ненароком в метро – и взрыв неминуем. И если трубку телефона возьмет – тоже взорвется. Поэтому – выключить. Поэтому – идти. Остужать молчанием и шагами обжигающее пекло в груди.

Ошибка. Его назвали ошибкой. Всего-навсего ошибка. В чем же ты ошиблась, Дульсинея? Может быть, в мужчине? Может быть, ты думала, что с тобой в постели… в ванной… на кухне… был вчера вечером и ночью другой? Другой? Или тот самый? С кем ты занималась сексом, Дуня? С Иваном? Или с Ильей?

У тебя необыкновенно красивые ресницы.

Попа тоже ничего. На ощупь.

Еще руки. Я все представляю, как ты на пианино играешь. Наверное, это красиво. Покажешь однажды?

Ваня. Ванечка. Ваня. Ванечка. Ваня. Ванечка.

Он понял, что почти перешел на бег – под ритм звучащих в его голове слов. Ее слов. Ее голоса, шепчущего его имя.

Ее руки – смелые, жадные. Пальцы, следующие узору линий на его руке. И повторяющие этот узор в другом месте. В разных других местах.

С кем ты провела ночь, царица? Ты назвала это ошибкой. Твою ошибку зовут Иван. Ваня. Ванечка. Именно это имя ты выдыхала, кончая.

Смотри не ошибись еще раз. Не назови так другого.

Обжигающее пекло сменила острая горечь. А потом пришла пустота. И на какое-то краткое время он получил передышку от эмоций. К этому моменту Иван дошел до дома.

Ноги приятно гудели от длительной прогулки, и горячий душ оказался кстати. И пусть вода унесет, что можно. Только все смыть нельзя. И снова, словно наяву, видит ее пальцы с алым маникюром, лежащие на его груди. Белая пена, сквозь нее просвечивает красный лак. И горьковато пахнет какими-то цветами. Нет, не горьковато – горько.

Всю одежду, что была на нем в тот день, к которой прикасались ее пальцы, которую Ивану, как что-то постыдное и омерзительное, протянули в щель двери ванной комнаты, он без раздумий выбросил в мусорный пакет. С вещами расставался именно так, без сожалений. И с остальным надо научиться так же.

Еще немного простых действий. Приготовить себе яичницу – не потому что хочется, а потому что надо занять руки. И кофе сделать – вторую кружку за сегодняшний день. Отмечает вдруг, что у них кофе одной