Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа - Наталья Литтера

вышел без цветов и напугал. Гель никак не открывался, совсем непослушный. Дуняша сосредоточенно вертела его в руках, хмурилась и негодовала, пока не выдала очевидное, повернувшись к Ване:

– Никак.

Он стоял рядом, без футболки и вообще… без всего. Дуня открыла рот и снова закрыла, завороженная переплетением вытатуированных темных линий на его руке. Она так давно хотела их потрогать. Почему не сделала этого до сих пор? Рука медленно поднялась и заскользила от шеи вниз – по плечу, до локтя, взгляд следовал за рукой, остановился на груди. Ее тоже захотелось потрогать…

Дальше все как-то спуталось, гель куда-то исчез, вернее, ее им мыли. Это точно. Она, наверное, тоже мыла, потому что видела свои ладони на его коже, и капельки воды, и как они вместе с мыльными ручейками стекали вниз по темной вязи на мужском плече, и дурманяще пахло ландышами. Будто в майском лесу. Снова захотелось целоваться, но Ваня увернулся и выключил воду. Стало тихо.

То, что он отказался от поцелуя, – задело, поэтому, пока Дуню заворачивали в мягкое махровое полотенце, она обиженно спросила:

– Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься. Очень.

– Ты мне тоже. У тебя необыкновенно красивые ресницы.

Он вдруг перестал ее укутывать и замер, а потом медленно спросил:

– Только ресницы?

– Попа тоже ничего. На ощупь, – с умным видом покивала головой Дуняша. – Еще руки. Я все представляю, как ты на пианино играешь. Наверное, это красиво. Покажешь однажды?

Он что-то непонятное пробормотал в ответ, а она вдруг вспомнила его пальцы вчера на клавиатуре, мысль зацепилась за картинку, память повела дальше, и закончилась череда воспоминаний разгромом на балконе. Дуня не хотела на балкон. Там опасно и страшно.

– Я не хочу на балкон, – прошептала. – Ваня, я не хочу на балкон.

* * *

Не все можно смыть гелем. Это Иван понял, когда после всех гигиенических процедур она сказала вдруг про балкон. В голосе снова скользнул тенью страх перед случившимся так недавно. Нельзя давать ему ни малейшего шанса.

– Какой балкон? Дуня, ты льстишь моей фантазии. Дальше спальни она не простирается.

Подхватил девушку вместе с полотенцем. И до спальни донес на руках. Второе дыхание открылось. В неожиданном месте.

Кровать оказалась царской. Широкий упругий матрас, удобная спинка, гладкий сатин простыней. Они сполна воспользовались всем этим богатством. Каждый квадратный сантиметр сатина, каждый изгиб спинки. Подушки, одеяло – то мешались под ногами и руками, то шли в ход. То Дуня сверху с задыхающимся: «Я царица или нет?!» Иван какое-то время позволял ей и наслаждался царской властью и лаской. А потом – переворот, она под ним. «Кончилась ваша власть!» И теперь настал ее черед подчиниться ему – доверчиво, покорно, страстно.

Во второй раз ему хватило сил в самом начале замереть. Прислушаться. К дыханию, к дрожи тела, ко всему. Чтобы совсем точно, чтобы сто двадцать процентов. Чтобы не только сердцем, но и глазами, ушами, пальцами знать и чувствовать, что ей хорошо.

Дуня выгнулась под ним, вжалась сильнее, двинула бедрами. И звонко шлепнула ступней по ягодице.

– Пришпорь колесницу… царь!

За такую дерзость она была укушена. Потом зализана. Потом зацелована. «Царь» превратился в Ваню.

Под каждый выпад. На вдох и на выдох. Ваня. Ванечка. Ваня. Ванечка. Ваня-Ванечка-Ваня-Ванечка-Ваня-Ванечка-ваняванечка-а-а-а…

После долгого голода нельзя давать человеку много еды – так Ивану рассказывали во время одной из поездок в Африку. Но сейчас он был готов наплевать на это правило. Ваня просто не мог остановиться. Не мог насытиться ею. Мало было. И двух раз мало. И трех бы. И…

Только вот Дуня уснула. Спустя секунд десять после того, как освободил ее от своей тяжести, доверчиво устроила голову на его плече, пробормотала сквозь зевок: «Ты все-таки настоящий половец. Вот одеяло куда выкинул?» И тут же, не дождавшись ответа, умиротворенно засопела.

Что ему оставалось делать? Обнял крепче и прошептал во влажный, пахнущий цветочным гелем для душа висок:

– Одеяло убежало, улетела простыня. И подушки, как лягушки, ускакали все от нас… – Дуня сонно вздохнула. Он коснулся губами мягкой кожи. – Спи, царица моя. Спи, моя Дунечка.

Двенадцатое ЕЕ правило: «Не пей крепкие напитки на голодный желудок!»

Глава 13

Тринадцатое ЕГО правило: «Нарушил правила – плати».

Дуню разбудили поцелуи. Она еще некоторое время лежала в теплом сладком облаке утренней дремы, наслаждаясь, и лишь через несколько мгновений, когда сознание немного прояснилось, открыла глаза. Увидела потолок и люстру собственной спальни. Сон исчез. А поцелуи не исчезли. Они спустились по шее вниз, переселились на плечо и двинулись дальше. Легкие, порхающие, как бабочки.

Дуня повернула голову. Голова ответила ощутимым колокольным звоном. Поцелуи продолжались… Мысли никак не собирались вместе. Зато руки работали отлично и машинально-ласкающим прикосновением наткнулись на тело. Медленно поворачивая голову в нужном направлении, Дуня увидела темноволосую макушку и мужское плечо с вытатуированной вязью темных же, почти черных линий.

Тобольцев…

Тобольцев?

Тобольцев!!! В ее спальне! В ее кровати! Голый!

Разум включился быстро, и Дуня, наплевав на ломоту в висках при каждом шевелении, попыталась скинуть с себя Ивана, который, уловив ее движения, остановился и приподнял голову. Воспользовавшись этим, она подхватила конец одеяла и потянула его на себя, а потом, укутавшись по самую шею, села и поджала под себя ноги. Происходившее казалось совершенно нереальным.

– Дуня?! – в Ванином вопросе было столько недоумения, словно она сделала что-то не то, словно проснуться вместе в одной постели – само собой разумеющееся, словно накануне они…

Дуняша сидела не шелохнувшись и широко раскрытыми глазами смотрела на Тобольцева. События минувшего дня стали потихоньку возвращаться. Обрывками, отдельными картинками: офис, встреча с Илюшей, ссора, квартира, Иван, полиция, коньяк…

Этого не может быть? Или может? Может, еще как может… память услужливо отщелкивала в голове кадры. Она ночью занималась любовью с Тобольцевым. Она изменила Илье.

Иван потянул за край одеяла, но Дуня вцепилась в ткань намертво, продолжая неподвижно сидеть. Попытки отнять одеяло и оставить ее голой продолжались. В голове наконец появилась мысль: «Надо одеться». Дуня окинула взглядом комнату – ничего подходящего поблизости не нашлось. Только большое банное полотенце валялось на полу с ее стороны кровати. Дуняша отпустила одеяло, схватила полотенце и, быстро им обернувшись, вскочила на ноги, а потом выбежала из спальни. Спину жег взгляд Тобольцева.

Запершись в ванной, Дуня привалилась к двери и медленно сползла вниз. Так и сидела на полу, тупо глядя на разбросанную вокруг одежду. Она занималась с ним любовью…

«И была весьма смела», – подпевал