Красная Страна - Джо Аберкромби

Глама… Голден!

Голден протолкался к Кругу, разделся по пояс; его громадное тело было намазано жиром, чтобы предотвратить захват соперника; огромные пласты мышц блестели белым в свете факелов, и напоминали Камлингу о гигантских слизнях-альбиносах, которых он иногда видел в своем подвале, и которых иррационально боялся. С учетом побритого черепа, роскошные усы Северянина выглядели даже более чем абсурдно претенциозно, но громкость рева толпы лишь увеличивалась. Напряженное неистовство спустилось на них, и без сомнений они приветствовали бы слизня-альбиноса, если б думали, что он может пускать кровь для их развлечения.

— И, выступающий за Мэра, его оппонент… Ламб. — Намного меньше восторженных криков, когда второй боец вступил в Круг на последний неистовый раунд ставок. Он также был побрит, и намазан жиром, его тело было настолько покрыто множеством шрамов, что даже если б у него не было славы бойца, его знакомство с жестокостью было несомненно.

Камлинг наклонился ближе, чтобы прошептать, — Только это в качестве имени?

— Не хуже других, — сказал старый Северянин, не отводя твердого взгляда от оппонента. Без сомнений, все рассматривали его как аутсайдера. Определенно Камлинг почти не принимал в расчет до этого самого момента: старше, меньше, худее, ставки игроков значительно против него, но Камлинг отметил что-то в его глазах, что заставило его помедлить. Жаждущий взгляд, словно он был ужасно голоден и Голден был едой.

Лицо большего мужчины, напротив, имело след сомнений, когда Камлинг проводил их двоих к центру Круга.

— Я тебя знаю? — крикнул тот поверх лая публики. — Как твое настоящее имя?

Ламб вытянул шею в одну сторону, потом в другую. — Может оно тебе откроется.

Камлинг высоко держал одну руку. — Пусть победит достойнейший! — взвизгнул он.

Сквозь внезапный рев он услышал, как Ламб сказал:

— Здесь побеждает худший.

Это будет последний бой Голдена. Вот и все, что он знал.

Они кружили друг вокруг друга; ноги, ноги, шаг и увертка, каждый чувствует другого; дикий шум толпы, и их качающиеся кулаки, и перекошенные лица. Без сомнения, они жаждали, чтобы бой начался. Они не отдавали отчета, что часто бой был выигран и проигран здесь, в медленные мгновения до того, как бойцы даже коснулись друг друга.

Хотя, черт возьми, Голден устал. Неудачи и сожаления, которые тащились за ним, как цепи за пловцом, были все тяжелее с каждым днем, с каждым вздохом. Этот бой должен стать его последним. Он слышал, Далекая Страна была местом, где люди могли найти свои мечты, и пришел сюда в поисках пути вернуть все, что он потерял, но вот все, что он нашел. Глама Голден, могучий Военный Вождь, герой Олленсанда, который стоял высоко в песнях и на поле боя, которым восторгались и которого боялись в равной мере, теперь катался в грязи для увеселения дебилов.

Наклон талии и опускание плеча, пара ленивых покачиваний, оценка пределов противника. Он двигался хорошо, этот Ламб, несмотря на возраст. Он не был чужаком в этом деле — в его движениях были энергия и самообладание, и он не тратил усилий понапрасну. Голден думал, какие у него были неудачи и сожаления. Какую мечту он преследовал в Круге?

— Если сможешь, оставь его в живых, — сказал Папа Ринг, что лишь показывало, как мало он понимал, несмотря на его бесконечное бахвальство насчет своего слова. В боях, таких как этот, не бывает выбора; жизнь и смерть на весах Уравнителя. Здесь нет места жалости, нет места сомнениям. Он видел в глазах Ламба, что он это знал. Когда двое мужчин вступают в Круг, ничто за его границами не важно, прошлое или будущее. Все случается, как случается.

Голден повидал достаточно.

Он сжал зубы и поспешил через Круг. Старик уклонился хорошо, но Голден все же достал его в ухо, и добавил тяжелый левый в ребра, почувствовав удар в руку, разогревший каждый сустав. Ламб ответил, но Голден отбил, и, так же быстро, как они сошлись, они разбежались, снова кружа, наблюдая; порывы ветра кружили вокруг театра и вытягивали пламя факелов.

Он мог держать удар, этот старик, все еще двигающийся спокойно и ровно, не показывая боли. Голден возможно мог его сломить, кусок за куском, использовать размах, но для начала было неплохо. Он разогревался для задания. Его дыхание ускорилось, и он зарычал, издал боевой рык, всасывая силу и выпихивая сомнения; весь его стыд и разочарование стали трутом для его гнева.

Голден сильно шлепнул ладонями, сделал ложный выпад вправо, затем зашипел, метнувшись, быстрее и точнее чем прежде, доставая старика двумя длинными ударами, разбив в кровь его нос, ошеломив его и отпрыгивая назад, прежде чем тот успел подумать об ответном ударе; каменная чаша взорвалась одобрением, оскорблениями и новыми ставками на дюжине языков.

Голден настроился на работу. У него был размах, и вес, и возраст, но он ничего не принимал на веру. Он будет осторожным. Он убедится.

В конце концов, это должен быть его последний бой.

— Я иду, ты, ублюдок, иду! — крикнул Пэйн[21], хромая в холл на своей кривой ноге.

Дно кучи, вот кем он был. Но, как он полагал, всякая куча нуждается в ком-то на дне, и возможно он не заслужил быть выше. Дверь тряслась от ударов снаружи. Им следовало сделать щель, чтобы смотреть кто там. Он говорил это прежде, но никто не обратил внимания. Возможно, они не могли его услышать сквозь всю эту массу народа на вершине. Так что ему пришлось отодвинуть задвижку и приоткрыть дверь, чтобы посмотреть, кто кричит.

Снаружи был старый пьяница. Высокий и костлявый, с седыми волосами, прилизанными к одной стороне головы, большими качающимися руками, и потертым плащом с чем-то, что выглядело как засохшая рвота с одной стороны и свежая с другой.

— Хочу поебстись, — сказал он таким голосом, как раскалывается сгнившее дерево.

— Не дай мне тебя остановить, — и Пэйн захлопнул дверь.

Старик сунул сапог, и дверь снова открылась. — Я хочу поебстись, я сказал!

— Мы закрыты.

— Вы — чего? — Старик вытянул шею, скорее всего он был глух так же, как пьян.

Пэйну пришлось открыть дверь шире, чтобы он мог крикнуть:

— Идет бой, если ты не в курсе. Мы закрыты!

— Я в курсе, и мне насрать. Я хочу ебаться, и хочу сейчас. У меня есть пыль, и я слышал, что Белый Дом никогда не закрыт для дела. Никогда.

— Дерьмо, — прошипел Пэйн. Это была правда. «Никогда не закрыт», — всегда говорил им Папа Ринг. Но с другой стороны им говорили быть осторожными, и втройне осторожными сегодня. «Сегодня будьте втройне осторожны», — сказал им всем Папа. «Я не выношу, если человек неосторожен». Что звучало странно, с учетом того, что ни один здесь никогда ни на йоту не был осторожен.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});