Красная Страна - Джо Аберкромби

— Я хочу ебаться, — прорычал старик, с трудом стоя прямо, так он был пьян. Пэйн пожалел девочку, которой достанется такая работа; он вонял как все говно в Кризе. Обычно на двери стояло трое охранников, но остальные свалили, чтобы наблюдать за боем, и оставили его одного, дно чертовой кучи, кем он и был.

Он сдержал стон расстройства, повернулся, чтобы крикнуть кого-нибудь чуть выше в куче, и к его огромному и далеко не приятному удивлению, вокруг его шеи проскользнула рука, холодное острие прижалось к его горлу, и он услышал, как сзади захлопнулась дверь.

— Где женщина, которую вы захватили? Дыхание старика воняло как перегонный куб, но руки были твердыми как тиски. — Шай Соут, тощая штучка с большим ртом. Где она?

— Я ничего не знаю ни о какой женщине, — Пэйн пролепетал, пытаясь говорить громче, чтобы привлечь чье-нибудь внимание, но наполовину проглатывая слова из-за давления.

— Полагаю, тогда мне надо вскрыть тебя, — и Пэйн почувствовал, как кончик ножа впивается в его челюсть.

— Блядь! Ладно! Она в подвале!

— Веди. — И старик начал двигать его. Шаг, другой, и внезапно до Пэйна дошло, какое чертово унижение было превыше всего в его жизни, и, не думая, он начал извиваться, толкаться и отпихиваться локтями, борясь так, будто это был шанс выбраться со дна кучи, и наконец стать кем-то стоящим, по крайней мере для самоуважения.

Но старик был сделан из железа. Эта узловатая рука так сдавила горло Пэйна, что он не мог выдавить ничего, кроме бульканья, и он почувствовал, что острие ножа жжет через его лицо, прямо к глазу.

— Порыпайся еще, и этот глаз вылетит, — в голосе старика был ужасный холод, заморозивший всю борьбу. — Ты просто болван, который открывает дверь, так что, полагаю, не должен Папе Рингу слишком много. Ему в любом случае конец. Приведи меня к женщине и не делай ничего глупого, и будешь болваном, который открывает еще чью-то дверь. Врубаешься?

Рука отпустилась достаточно, чтобы он кашлянул. — Врубаюсь. — Это имело смысл. Это было о той борьбе, что Пэйн вел всю жизнь, и куда это привело его? Он был просто болваном, который открывает дверь.

Дно кучи.

Голден жестоко в кровь избил лицо старика. Полосы мороси были видны вокруг фонарей, охлаждали ему лоб, но внутри он был разгорячен, сомнения отогнаны. У него была порция Ламба, и даже кровь во рту была вкусом победы.

Это должен быть его последний бой. Вернется на Север с деньгами Ринга, и отвоюет потерянную честь и потерянных детей, отомстит Каирму Айронхеду[22] и Черному Кальдеру; мысль об этих ненавистных именах и лицах принесла неожиданную вспышку ярости.

Голден взревел, и толпа взревела с ним, и это понесло его через Круг как на гребне волны. Старик ударил, ускользнул от удара, схватил Голдена за руку, и они шлепали и сплетались, пальцы извивались в поисках захвата, руки скользили от жира и мороси, ноги двигались в поисках лучшей позиции. Голден напрягся, поднялся и наконец с ревом поставил Ламба на колени, но старик зацепил его ноги и бросился вниз, и они с грохотом упали на камни; толпа подскочила от радости.

Голден был сверху. Он пытался обхватить рукой горло старика, нащупывая рубец на его ухе, пытался вцепиться в него, но оно было слишком скользким; пытался медленно придвинуть руку на лицо Ламба, так чтобы достать ногтем его глаз, также, как сделал с тем большим шахтером весной, и внезапно его голову со жгучей рвущей болью во рту оттащило вниз. Он заревел, скрутился, зарычал, вцепился в запястье Ламба ногтями, и, с жалящей и режущей вспышкой прямо сквозь губу и в десны, он освободился и отскочил.

Когда Ламб откатился, он увидел, что в кулаке старика были зажаты светлые волосы, и Голден обнаружил, что один его ус вырван. В толпе раздался хохот, но все что он слышал, был хохот годы назад, когда он уходил из Холла Скарлинга в изгнание.

Ярость раскалилась добела, и Голден с визгом бросился, никаких мыслей кроме необходимости размазать Ламба кулаками. Он ударил старика прямо в лицо, отправив его шататься за Кругом, люди на передних каменных скамейках разбежались, как скворцы. Голден пошел за ним, изрыгая проклятия, сыпля удары, кулаки били Ламба слева и справа, словно тот был сделан из тряпок. Руки старика упали, лицо осунулось, глаза остекленели и Голден знал, что момент пришел. Он подошел, размахнулся изо всей силы, и опустил отца всех ударов прямо на челюсть Ламба.

Он смотрел, как старик споткнулся, разжав кулаки, и ожидал, пока колени Ламба согнутся, чтобы он мог броситься на него и положить этому конец.

Но Ламб не падал. Он отошел на шаг или два в Круг и стоял, качаясь; кровь лилась из его открытого рта, и его лицо склонилось в тень. Голден уловил что-то кроме грома толпы, мягкое и тихое, но ошибки не было.

Старик смеялся.

Голден стоял, его грудь вздымалась, ноги ослабли, руки тяжелы от усилий, и он почувствовал, как озноб сомнения омыл его, потому что он не был уверен, что может ударить человека сильнее, чем так.

— Кто ты? — взревел он; кулаки болели, словно он бил дерево. Ламб выдал улыбку, похожую на открытую могилу, вынул красный язык, и размазал кровь с него по щеке длинными полосами. Он поднял левую руку и нежно расправил, глядя на Голдена; его глаза, как две черные ямы с углем, были широко раскрыты, и из них лились слезы; и ими он смотрел через прореху, где должен быть средний палец.

Толпа погрузилась в зловещую тишину, и сомнения Голдена превратились в засасывающий ужас, потому что он, наконец, узнал имя старика.

— Черт возьми, — прошептал он, — этого не может быть.

Но он знал, что это так. Каким бы быстрым, сильным, ужасным ты себя не сделал, всегда найдется кто-то быстрее, сильнее, ужаснее; и чем больше дерешься, тем быстрее его встретишь. Никто не ускользает от Великого Уравнителя вечно, и теперь Глама Голден почувствовал, что пот на нем стал холодным, и огонь внутри погас, оставив только пепел.

И он знал, что это на самом деле будет его последний бой.

— Так охуенно нечестно, — бормотал Кантлисс про себя.

Все эти усилия, потраченные на то, чтобы дотащить этих хнычущих надоед через Далекую Страну, весь риск, чтобы привести их к Людям Дракона, каждая отплаченная монета, и еще сверху, и что в благодарность? Лишь бесконечное нытье Папы Ринга и кроме того очередное дерьмовое задание. Как бы тяжело он ни работал, все никогда не шло, как он хотел.

— Нельзя просто, чтоб все по-честному, — бросил он в никуда, и от этих слов его лицо заболело; он осторожно потрогал царапины, и от этого заболела рука, и он горько подумал о тупоголовой глупости женщин.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});