Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

выждать, посмотреть на реакцию остальных стран, на дальнейшие успехи испанских военных, а уже потом вступать в игру. Эта осторожность, столь далекая от созданного пропагандой образа предвидящего все вождя, «творца истории», была одной из положительных характеристик Муссолини-дипломата в прошлом, но именно теперь, после «великой победы» в Эфиопии, после провозглашения империи и окончательного становления культа дуче, она отказала итальянскому диктатору.

И в самом деле, решил он, а что, если Италия окажет военную поддержку возглавившему «националистов» генералу Франко?

Это было бы уже не просто снабжение оружием и деньгами разнообразных тайных организаций, а решительный политический шаг – смелый ход, вполне естественный для «новой Италии», не боящейся проводить на Средиземноморье свою политику. В свою очередь новый министр иностранных дел Чиано тоже спешил в бой, желая не только угадать мнение своего тестя, но и искренне стремясь проявить себя во внешней политике. Маленькая Португалия уже поддерживала испанских правых, тем более фашистская Италия обязана была сказать свое веское слово! Окончательно уходя в область мечтаний, Муссолини и Чиано надеялись даже навязать испанцам Виктора Эммануила в качестве нового монарха. Стал же он императором, почему бы ему не занять и испанский трон? Впрочем, подойдет и любой видный представитель Савойского дома, например герцог Аоста… Рим охватила лихорадочная активность: опасения сменялись самыми смелыми ожиданиями – от прежней осторожности не осталось и следа.

Итальянцев подстегивало и то, что после неудачи в Риме представители Франко отправились в Германию, где они нашли поддержку. Немцы посчитали испанскую войну хорошей возможностью отвлечь французов от перевооружения Германии. Гитлера не особо беспокоила гипотетическая победа «красных» на полуострове – он не боялся ее, равно как и не придавал большого значения Испании вообще. В любом случае, с точки зрения Берлина, игра была беспроигрышной: так или иначе, но внимание западных демократий будет отвлечено от Рейна и постверсальских государств Центральной и Восточной Европы, а если франкисты еще и победят, то престиж рейха только возрастет. Успех же левых лишь укрепит страхи европейцев перед мировым коммунизмом, позволив германской дипломатии и дальше играть на этом. Кроме того, справедливо решил фюрер, в конечном счете Муссолини не устоит перед соблазном поучаствовать в разгорающемся конфликте, а это еще больше отдалит Италию от Франции… и от Австрии.

Немецкие самолеты и флот позволили генералу Франко перебросить жизненно необходимые ему войска из Африки на Иберийский полуостров. Националисты, не сумевшие овладеть Мадридом в начале своего выступления, теперь прочно закрепились на юге страны. Решительность фюрера вызывала у дуче одновременно одобрение и зависть. Не хватало еще, решил Муссолини, чтобы Германия лишила Италию ее позиций на Средиземном море.

Если для Берлина поддержка Франко объяснялась исключительно практическими, а не идеологическими мотивами, то Рим вступил в эту войну не только из-за «кабинетного интереса». Помимо того, что Муссолини надеялся усложнить стратегическое положение Франции, дать своим «легионам» возможность приобрести опыт войны в Европе и распространить итальянское влияние на Иберийский полуостров, он верил, что скорая победа в Испании поднимет престиж фашистского режима на новую высоту. Дуче все больше увлекался не реальной политикой, а фантомами.

Действуя в полном согласии со своим зятем-министром, настроенным не менее англофобски и антифранцузски, чем сам дуче, Муссолини постарался быстро перехватить у немцев инициативу. Уже через несколько дней после того, как первые «юнкерсы» начали курсировать между испанским Марокко и иберийской метрополией, к ним присоединились «савойи» – транспортные самолеты итальянского воздушного флота. Их полет прикрывали истребители. В августе 1936 года фашистские пилоты вступили в первые воздушные схватки с летчиками республиканской авиации. Несмотря на то, что первые итальянские и немецкие «добровольцы» были одеты в испанскую военную форму, не было никаких сомнений в том, что Рим и Берлин решили поддержать «националистов». В конце того же месяца итальянский флот и отряды фашистской милиции захватили Мальорку – над Балеарскими островами взвились итальянские флаги. Но что скажут Париж и Лондон?

Испанские дела почти рассорили западных союзников. Если Париж был готов продавать оружие законному правительству в Мадриде и уже начал поставлять республиканцам самолеты, то Лондон относился к испанским левым с плохо сдержанным отвращением. Англичанам «товарищи» были глубоко неприятны – как и их революционная риторика, и повседневная практика с убийствами без суда и следствия на радость толпе. Меньше всего на свете британское правительство хотело бы потратить хоть один фунт на поддержку такого режима. О том же, чтобы вступить из-за него в войну, и речи не шло.

Для Лондона жизненно важно было избежать вовлечения в любой конфликт в Европе – сейчас, когда финансовое положение не позволяло выделять достаточно средств на модернизацию вооруженных сил империи, ввязываться в чреватый большой общеевропейской войной испанский вопрос у британского правительства не было ни малейшего желания. Куда больше британских государственных мужей беспокоили дела в империи, японские притязания в Индокитае и династические проблемы в собственном правящем доме. Какая уж там новая большая войне в Европе! Англичане прямо заявили французам, что если те «из-за Испании» окажутся в состоянии войны с Германией и/или Италией, то им придется вести ее в одиночку. Некоторая истеричность этого заявления говорила сама за себя – Лондон отбросил все дипломатические условности и говорил предельно откровенно.

Французское правительство буквально агонизировало. С одной стороны, оно совсем недавно пришло к власти при помощи широкой левоцентристской коалиции «Народного фронта», и мало какая внешнеполитическая акция могла быть более популярной, нежели выражение симпатий к испанским республиканцам. В то же время Франция рисковала остаться один на один с набирающей все большие обороты военной мощью Германии, территориальными претензиями Италии и потенциально враждебной Испанией. По сути, англичане поставили перед Парижем выбор – Лондон или Мадрид. Даже полная победа испанских республиканцев не перевешивала в глазах французских политиков опасности возможного английского нейтралитета в случае новой войны – выбор был очевиден, но от этого не менее мучителен.

Спасая лицо, Париж первым озвучил концепцию невмешательства в гражданскую войну испанцев. Это была дипломатическая капитуляция, но, тем не менее, вплоть до падения французского правительства «Народного фронта» республиканские ВВС могли рассчитывать на самолеты и техническую помощь на аэродромах Франции. Кроме того, граница на Пиренеях оставалась достаточно прозрачной до самого конца войны – французы предоставили испанцам «невоенную» помощь: автомобили и горючее, продовольствие и медикаменты, одежду и т. п. Конечно, все это не заменяло утраченных для Мадрида возможностей, но все же позволяло питать надежду на изменения к лучшему в будущем.

Хотя первоначально к политике невмешательства присоединилось большинство стран мира, фактически это означало лишь то, что Париж и Лондон умывали руки, демонстрируя самоустранение