Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

положение договором? К этому времени обе державы окончательно определились в своем отношении к испанскому вопросу: они признали правительство Франко и достигли взаимопонимания относительно будущего Испании. Разумеется, немцы ничуть не мешали дуче выставлять себя испанским союзником (покровителем) номер один. И заручившись согласием Муссолини, Чиано подписал в Берлине соглашение о сотрудничестве с рейхом. Официально речь шла об испанских делах, но на деле, как и в случае с печально знаменитым «пактом Молотова-Риббентропа», рамки договора значительно выходили за пределы Иберийского полуострова. С той же легкостью, что и в личном послании Муссолини, Гитлер признавал Средиземноморье зоной интересов Италии, императорский статус Виктора-Эммануила и прочие абсолютно ничего не значащие для него вещи. Фюрер, удивительным образом сочетавший в себе идеалистический фанатизм и практицизм, действовал наверняка: Германия, не имевшая не единого опорного пункта на Средиземном море или в Африке, отдавала дуче то, чего сама не имела и не надеялась приобрести – получая взамен почти гарантированный итало-французский антагонизм и союзника с мощным флотом, что, по мнению фюрера, увеличивало шансы Берлина на заключение джентльменского соглашения с Англией. Стоило ли в этом случае торговаться из-за императорского титула итальянского короля?

Вернувшийся из поездки граф придал итало-германскому сближению новый импульс. Дуче, как это с ним частенько случалось, преисполнился уверенности – прежние колебания были позабыты. В ноябре 1936 года Муссолини публично озвучил наличие особых отношений между Римом и Берлином. Выступая перед миланцами, он говорил о вертикали Рим – Берлин, вертикали, превратившейся в ось, вокруг которой теперь будет вращаться европейская политика. Перед приближенными он заходил еще дальше – почему бы итальянцам не атаковать английский флот? Италия должна господствовать на Средиземном море, тогда как сегодня она заперта между Гибралтаром и Суэцким проливом, Корсикой и Бизертой. Легкомысленно причисляя к будущим противникам еще и Лондон, Муссолини разворачивал перед слушателями картины разгрома Британской империи – англичане-де неспособны удержать свои колонии в Африке, тогда как Италия обладает целой армией свирепых туземных солдат из ливийских, эритрейских и эфиопских племен. Подхватывая новые настроения на политическом Олимпе, итальянская пресса обстоятельно живописала подробности гипотетического конфликта с любым, кто посмеет выступить против Рима: флоты таких государств, недвусмысленно говорилось во всевозможных статьях, будут пущены на дно в считанные дни. Муссолини был доволен агрессивным тоном своей печати, считая, что расплачивается за насмешливый тон английских газет, по-прежнему «снисходительно» относившихся к Италии.

Дино Гранди, всегда хорошо чувствовавший настроение дуче, из Лондона поздравил Чиано с его первыми внешнеполитическими достижениями. Представлявший фашистский режим в Великобритании, Гранди не поскупился на похвалу, —

«Ваш недавний визит в Берлин явился международным событием, за ходом которого британцы смотрели пристально. Тесный германо-итальянский союз, короновавший дуче на пятнадцатом году его дипломатических усилий, обеспокоил Англию… если Италия и Германия станут укреплять этот союз, Британия будет вынуждена пойти на соглашение с Римом и Берлином одновременно… а это является основой нашей политики, что вы столь эффективно продемонстрировали фюреру…

Чем более Италия и Германия будут демонстрировать свое единство, тем более Англия будет вынуждена вести переговоры с народами обоих великих фашистских государств… Документы о создании союза, подписанные вами и Гитлером, должны рассматриваться по своей эффективности как новый рычаг, который дуче подвел под старую и скрипучую Европу».

Состоявшаяся весной 1937 года и широко разрекламированная поездка дуче в Ливию, начавшаяся с телеграммы, столь неудачно отправленной в штаб экспедиционного корпуса в Испании, тоже носила достаточно антибританский и антифранцузский характер. Муссолини торжественно открыл новую автостраду, но в остальном визит был подчеркнуто политическим. Италия давно уже заигрывала с арабским национализмом (что не мешало ей в свое время раздавить ливийских повстанцев), рассчитывая ударить таким образом по колониальным позициям Лондона и Парижа. Арабские вожди Ливии преподнесли Муссолини богато украшенный меч и назвали «защитником ислама». В газеты улетел снимок, на котором дуче гордо восседал на коне, воздев к небу зажатый в правой руке меч. По его приказу на ливийско-египетской границе начали приготовления к возможному броску на Суэц. И все же «историческая поездка» оказалась не слишком приятной для Муссолини – во-первых, она совпала с первыми известиями о разгроме итальянского корпуса под Гвадалахарой, а во-вторых, дуче немало раздражал генерал-губернатор маршал Итало Бальбо, старый соратник и всегдашний «партийный скептик». Муссолини знал, что популярный в Италии маршал был настроен против «новой дипломатии», не особо скрывая своего критического отношения к министру Чиано и самому диктатору. Тот факт, что в качестве ливийского наместника Бальбо преуспел, сумев превратить бунтующую область в образцовую итальянскую колонию, ничуть не смягчал дуче. На редких кадрах кинохроники, запечатлевших этот визит, отчетливо заметно недовольство итальянского вождя. Пройдет совсем немного времени, и дуче навяжет Бальбо новые законы, сурово отделявшие местное население от итальянских колонистов.

Между тем, раздосадованный дурными вестями из Испании, где даже дети позволяли себе смеяться над итальянскими легионерами, Муссолини приветствовал участие своей авиации в бомбардировке Герники – небольшого баскского города в Испании. Авиаудар, который повлек за собой многочисленные жертвы среди мирного населения, не имел практически никакого военного значения, но оказал огромное влияние на политику. Во-первых, впервые с начала гражданской войны в Испании мадридское правительство сумело получить преимущество в ожесточенной пропагандистской войне с франкистами. Во-вторых, «ужасы Герники», растиражированные европейской прессой (и многократно преувеличенные), стали весомым фактором в проведении «политики умиротворения», позволившей Гитлеру добиться столь многого от Лондона и Парижа в 1937–1938 гг. Страхи европейцев перед воздушными налетами играли на руку обоим диктаторам. Для Муссолини, часто повторявшего известное латинское выражение oderint, dum metuant («Пусть ненавидят, лишь бы боялись»), это стало своеобразной расплатой за Гвадалахару. Демонстрируя своим испанским союзникам свою решимость бороться с «красными» до конца, он санкционировал расстрел захваченных франкистами итальянских добровольцев-антифашистов, сражавшихся на стороне республиканцев.

Тем временем из Германии прибыл новый высокопоставленный нацист – генерал Герман Геринг, командующий люфтваффе и, по мнению фюрера, мастер кулуарной дипломатии. На этот раз Гитлер серьезно просчитался – Муссолини откровенно невзлюбил Геринга, и эта антипатия вскоре стала взаимной. Дуче раздражало в этом тучном герое прошлой войны буквально все, да и сам бывший ас не проявил тех способностей к переговорам, которые ранее приносили ему успех в германской политике. Генерал оказался настолько бестактным, что затронул болезненную для дуче австрийскую тему, уверенно заявив о неизбежном присоединении родины фюрера к рейху. Муссолини, обычно довольно деликатного в личном общении с иностранным визитерами, такая амбициозность лишь раздражила. Тем не менее, несмотря на отрицательное впечатление, вынесенное дуче из встречи с Герингом, он подтвердил свое намерение посетить Германию в ближайшее время.

Весной 1937 года диктатор направил в рейх