Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

клин между англо-французами, проявляя явные знаки расположения к Лондону. Но намного большее значение имело начавшееся с осени 1936 года сближение с Германией. В Риме уже поняли, что масштаб испанской войны и выдвигаемые в связи с ней вызовы потребовали от Италии слишком больших усилий.

К этому времени дипломатия дуче находила пространство для внешнеполитических маневров все более и более ограниченным. Вовсе не случайно то, что этому способствовала не только постоянно ощущавшаяся Муссолини потребность в видимых успехах своей политики, но и постепенный отход от подчеркнуто не догматичного отношения фашизма к вопросам идеологии. Режим постепенно окостеневал, становясь все менее гибким – в том числе и на международной арене. Франция из союзника превратилась в почти что врага, англичане, как и всегда, не демонстрировали особого желания сближаться с Италией «на равных» (в переводе с языка дуче это означало потакание его амбициям) – и Муссолини начал посматривать в сторону Германии, единственной великой державы, чье национал-социалистическое руководство неизменно и демонстративно поддерживало Италию.

Между тем, в 1936 году Гитлер ощущал себя намного увереннее, чем двумя годами ранее. Германская экономика была на подъеме, речь фактически шла о настоящем «экономическом чуде» – тем более поразительном, что в 1933–1934 гг. никто, в том числе и сами нацисты, не ожидал столь быстрых результатов. Вооруженные силы рейха, сбросившие с себя ограничения Версаля, выглядели уже достаточно грозно для того, чтобы англо-французы считали для себя опасным вступать с ними в противоборство без поддержки других стран.

Теперь о Гитлере уже нельзя было говорить как о «младшем партнере» Муссолини. В то же время фюрер продолжал надеяться заключить с Италией настоящий союз, смутно рассчитывая привлечь затем к нему и Британскую империю. Но в отличие от своего отношения к последней (смеси восхищения ее историей и потенциальной мощью) к Италии немецкий канцлер испытывал еще и личные чувства: ему нравилась эта страна и ее диктатор, «настоящий римлянин» Бенито Муссолини. Гитлер признавался своему окружению в том, что не верит итальянцам (слишком часто они предавали немцев в прошлом), но при этом безусловно доверяет дуче как человеку слова.

Колебания Муссолини, уже успевшего разругаться со старыми союзниками, но еще не обретшего новых, не остались для Берлина незамеченными. Гитлер верил в то, что гражданская война в Испании нанесет итальянским отношениям с англо-французами еще больший удар, нежели завоевание Эфиопии, – и оказался прав. Антагонизм с французами и скептицизм англичан, не желавших принимать во внимание возросшее могущество Италии, – поведение, которого Муссолини терпеть не желал.

Поэтому к немецкой инициативе относительно признания «мирового статуса» итальянской империи в Риме отнеслись очень серьезно. Осенью 1936 года, после того как в Испании «естественным образом» установилась локтевая связь между немецкими и итальянскими солдатами, в Рим отправился представитель фюрера Ганс Франк, министр юстиции и типичный деятель новой Германии. Хотя будущий генерал-губернатор Польши был фигурой не столь уж значительной, среди не слишком рафинированных нацистов он выделялся благодаря высшему юридическому образованию и знанию итальянского языка. В свое время Франк укрывался в Италии после провала «пивного путча», поэтому и считался знатоком Апеннин.

Юрист из среднего класса легко сошелся с аристократом Чиано. Их сближали не только характерные для обоих министров истеричность, слабоволие и довольно скептическое отношение к товарищам по партии, но и «живость натур». Нацистский министр из Баварии больше отвечал итальянским представлениям о «народной дипломатии», нежели немецкий посол в Италии Ульрих фон Хассель, одинаково отрицательно относившийся к фашистам и национал-социалистам.

Муссолини принял немца и был польщен переданными ему уверениями фюрера – неизменно теплые слова со стороны «болтливого монаха» постепенно начинали оказывать на диктатора свое воздействие. В личном письме к дуче Гитлер был весьма прямолинеен – это тоже импонировало Муссолини, уставшему от «дипломатических уверток» англо-французских политиков. Фюрер не стал ходить вокруг да около, но ясно указал на то, что Италию и Германию связывают и историческое прошлое, и идеологическая близость режимов, и проистекавшее из этой близости намерение бороться с «азиатским большевизмом». В Испании итальянские и немецкие солдаты уже плечом к плечу сражаются с «красными», причем им приходится противостоять не только коммунистам, но и вырождающимся капиталистическим демократиям, опустившимся морально и готовым уже капитулировать перед Коминтерном. Именно поэтому Италия и Германия, продолжал фюрер, могут полагаться только друг на друга – если падет один режим, следом рухнет и другой.

Все это, написанное присущим Гитлеру пафосным слогом, не могло не понравиться Муссолини, который, в общем-то, придерживался аналогичных взглядов, одинаково презирая и «буржуазные демократии», и капиталистов, и марксистов. Оценил итальянский диктатор и то, что национал-социалистическая Германия с готовностью признавала не только «особые интересы» и главенствующую роль Италии в Средиземном море и на Балканах, но и справедливость итальянских притязаний последних лет. Льстя тщеславию дуче, Гитлер в своем послании задавался риторическим вопросом: чем же покорение Эфиопии отличается от завоевания в свое время англичанами Индии?

Муссолини был тронут и тепло поблагодарил представителя фюрера, сказав, что никогда не забудет слов поддержки, сказанных в такое непростое для Италии время. Наконец Франк озвучил главную цель своего визита: ничто не доставило бы фюреру такую радость, как принять дуче на земле Германии. Его встретят в рейхе с распростертыми объятиями в любое удобное для Муссолини время. Итальянский вождь дал принципиальное согласие, но о конкретных сроках говорить не спешил: ему хотелось дождаться более определенных известий из Испании. Если уж ехать – так триумфатором. А пока – что ж, пусть Чиано слетает к немцам, прощупает почву, проследит за англо-германским флиртом.

Зять послушно отправился в Германию, где был встречен со вниманием, значительно превышающим его, и без того немалый, статус итальянского министра. И хотя Гитлер вскоре начал испытывать к напыщенному графу глубокую антипатию, в те октябрьские дни 1936 года немцы сделали все, чтобы Чиано прочувствовал дружественность рейха в отношении новой империи. Им это удалось благодаря хорошему вину, красивым девушкам и личному обаянию фюрера, ставшему на время внимательным слушателем англофобских тирад Чиано.

Польщенный таким обращением граф был настроен благодушно – скептиком в отношении союза с Германией он станет значительно позже, и в основном на страницах своего дневника, написанного задним числом в период, предшествовавший падению фашистского режима. А осенью 1936 года Чиано был очень рад вписать свое имя в историю, и, пожалуй, впервые за всю историю своих взаимоотношений с тестем, выступил с собственной инициативой, активно убеждая дуче пойти навстречу немцам. В конце концов, Гитлер прав как минимум в том, что в Испании итальянцы и немцы уже сражаются бок о бок – так почему бы не оформить действительное