Тревожное лето - Виктор Дудко

— Да, я знаю.

— И что он погиб?

— Да.

— А ведь сын его служил у Калмыкова, известного палача. Двадцать лет с небольшим парнишке... А отец патриот. Верен остался России. Отец и сын по разные стороны баррикады...

Они долго молчали.

— Я знаю, вы давно знакомы с Артуром Артуровичем.

— Да, — согласился Заборов. — Какое-то время он проживал в Токио. Там и сблизились. Он посольство наше обслуживал и в то же время имел большие связи с японскими военными. Русские дантисты до сих пор в Японии пользуются большой популярностью. Вообще, он прекрасный человек. — Заборов раскурил погасшую папиросу. — После возвращения из Владивостока, это три года назад, его взяли под наблюдение. Вероятно, знаете историю, как японцы пытались вывезти из Владивостока советские дензнаки и драгоценности, полученные при ограблении Госбанка. Им это не удалось. При японской делегации Ростов состоял переводчиком. В общем, мне пришлось приложить определенное усилие, чтоб его не трогали.

Лескюр знал об участии Ростова в операции ГПУ зимой 1924 года, но о том, что Заборов не дал его в обиду, ему известно не было. Он улыбнулся.

— Спасибо вам, Леонтий Михайлович. — Лескюр проводил взглядом появившийся из-за леса аэроплан. — Сами видите, Маньчжурия превращается в плацдарм для развязывания новой мировой войны. Мы не хотим ее. Народ устал от крови, особенно наш. Отбиться от стран Антанты, знаете ли...

— Понимаю... Может, я еще не прочувствовал, но умом понимаю...

— ...Так что если вам, Леонтий Михайлович, не чужды интересы Родины, помогите предотвратить международную бойню.

Заборов согласно склонил голову:

— Если вы пошли на то, чтобы расконспирироваться передо мной, а я понимаю, чем вы рискуете, значит, вы уверены в моем согласии. И вы не ошиблись, господин Лескюр. Я буду служить моей родине и моему народу. Хотя многого я еще не понимаю. Надеюсь, ваши... помогут разобраться. Мне хотелось бы знать, в чем конкретно будет заключаться моя работа.

— Косьмин и его компания создают под крышей БРП кулак из антисоветских организаций, партий и союзов. Пока шла драчка за власть, толку от БРП было мало. Но с созданием блока положение меняется, Это будет для нас уже серьезный противник. На его финансирование пойдут все кому не лень, кто пожелает получить концессии, урвать от России кусок. И в этом плане нам отводится задача не дать слиться им. Пусть дерутся, грызутся, лишь бы не произошло полного и эффективного объединения.

— Понял вас, господин Лескюр.

— Вот, пожалуй, основная ваша задача.

Они долго молча ходили по лесу, каждый думая о своем. Лескюр думал о том, что, согласившись на встречу с Заборовым, поступил правильно, хотя Бойчев и возражал. Заборов волновался. События последних дней потрясли его, и тем не менее он наконец обрел то душевное равновесие, какого не хватало ему все эти долгие и тяжелые годы. Он ощутил жажду жить. Непередаваемое чувство благодарности охватило его к этим людям, которых он считал заклятыми врагами. Горячий комок подкатил к горлу и мешал говорить. Как он заблуждался... Справившись с собой, он сказал, что Бордухаров предлагает ему возглавить отряд и рейдом пройти в район Тернового, где находятся основные силы готовящегося мятежа.

— Соглашайтесь, — посоветовал Лескюр.

Заборов с удивлением и недоверием посмотрел на него.

— Я серьезно. Соглашайтесь. — И пояснил свою мысль: — После перехода границы мы предоставим вам возможность встретиться с семьей. Жена и дети очень ждут вас, Леонтий Михайлович.

Харбин. Июль 1927 г.

— Они сядут в Чанчуне или в Чимбао. А может быть, в Ляофу.

— Вы уверены?

— Пожалуй, — согласился Дзасохов и пустил дым в сторону от некурящего Бордухарова. — Если эти дебилы снова не выкинут какой-нибудь финт.

— Вы кого имеете в виду?

— Вестимо кого. Щекова да его дурачка Гришку.

— Ваша выучка.

— Вы необъективны.

— В наше время единственный человек, дающий объективную оценку, — это врач. Ну ладно, что дальше?

— Щеков с этим придурком сядет в Чимбао. Купе забронировано.

— Почему в Чимбао, а не в Харбине?

Дзасохов дольше, чем приличествовало, задержал взгляд на Бордухарове.

— Потому что ОГПУ — есть Объединенное Государственное Политическое Управление. Политическое. А не царская охранка с мякинными головами. Они приучены думать.

— Ну бог с вами. — Бордухаров поморщился. — Валяйте дальше.

— А дальше все. До Пограничной дело будет в шляпе.

— Почему не после Пограничной?

— Почему, почему... — Дзасохов бросил карандаш, которым чертил на салфетке. — Потому что на Пограничной к Ростову, вероятно, подсядут курьеры из тамошнего консульства.

— А если его будут сопровождать до Пограничной? — не сдавался Бордухаров.

Дзасохов, соображая, захрустел пальцами. Бордухаров посмотрел на его белые пальцы и свои, смуглые, покрытые жесткими рыжими волосами.

— Они могут приставить охрану.

— Бульдог сразу поймет.

— Если попадется, пусть сам выкручивается. Я больше не буду за него унижаться. Надо было поручить Миловидову,

— Он же у Лошакова.

— Ну и что?

Дзасохов покрутил завод наручных часов. По его расчету и если верить расписанию, которого китайские железнодорожники не хотели понимать, то поезд подходил к Ляофу, где предположительно должен сесть Ростов.

Экспресс «Харбин — Пограничная». Июль 1927 г.

Хшановский завел «остин» с выключенными фарами в гостиный двор, заглушил мягко работающий мотор. Не снимая ладоней с баранки, посмотрел на часы.

— Вот и приехали, — сказал он. — Сто сорок миль накрутили. Еще один бросок — и вы дома. — Он глубоко вздохнул и повернулся к Ростову. — Никого не выпускайте, закройтесь сразу, и ни гугу. В случае чего — стукнете. — Поискал по карманам спички, прикурил. — На Пограничной к вам подсядут наши.

— А как же вы?

— За меня не беспокойтесь. Я буду вашим соседом до Пограничной.

Ростов погладил спящую Наденьку.

— Главное, не волнуйтесь.

Гостиный двор находился в стороне от центра. Звенели цикады, и наперебой горланили лягушки, воздух густой, насыщенный запахом полыни.

Ежи потрогал приклеенные усы и бородку, взял с сиденья шляпу, повертел ее в руке и шутовски нахлобучил на голову. Сходил куда-то минут на пять, вернулся.

— Это я насчет машины. Хозяин спрячет. Идемте. Наденьку я сам понесу. Ишь уморилась как. — Девочка, не просыпаясь, зачмокала губами и задышала Хшановскому в шею. Хшановский прижал ее к себе.

Они вошли в тень слабо освещенной керосиновым фонарем платформы. Фонарь раскачивался под мягкими порывами ветра. Вдалеке показался белый глаз поезда, и через минуту, тяжело отдуваясь, он остановился у перрона. Хшановский передал девочку Ростову, подождал, пока паровоз окутается паром, и вскочил в вагон уже на ходу.