Тревожное лето - Виктор Дудко

— Ты что... Чего ты так... — А сам, упираясь руками, отодвигался от него и не мог оторвать глаз от перекошенного в бессмысленной улыбке лица Изота.

Воротников опередил взмах берданой и двумя ногами, как когда-то его учили в военной школе, нанес упреждающий удар в низ живота.

...Теперь по-настоящему он чувствовал в себе что-то звериное, и поступь его стала мягче и осторожнее. Он не знал, куда идти, где, в какой стороне заимка Мамонтова, и потому шел на запад, надеясь выйти к людям.

Он вышел к китайской деревне, грязный, заросший. Не доходя окраинных фанз, опустился со сладостным стоном на красноватую вытоптанную землю и понял, что идти больше не сможет.

«Командиру погранзаставы тов. Горячеву, 24 июля сего года в трехстах саженях от линии государственной границы мною и красноармейцем Гвоздухиным обнаружен труп неизвестного. При нем найден вещевой мешок без содержимого. При тщательном осмотре было определено, что человек убит ножом в спину. Предположительно убитый являлся известным контрабандистом Нюховым.

Старший погранотряда  Х о м ч е н о к».

Китайские пограничники взяли Воротникова в тот момент, когда он, вконец обессиленный, устраивался под корнем вывороченного тайфуном дуба. От напряжения тряслись ноги, а рот наполнялся горечью. Хотелось курить, но от папирос осталась грязная кашица.

Двое солдат обыскали его. Пока один из них лазил по карманам и ощупывал одежду, Воротников стоял с поднятыми руками и несмело улыбался. Он не боялся этих солдат, обутых в большие, растоптанные ботинки с обмотками вокруг тощих икр, с неимоверно большими для их роста винтовками с плоскими штыками. Они были похожи друг на друга как близнецы, и это почему-то особенно понравилось ему.

— Чандан? — спросил солдат, отступив на два шага.

Воротников помотал головой.

— Нет-нет... Я белый офицер. Я бежал от чандан. Твоя моя понимай? — Он перевел взгляд с одного на другого. — Мне надо ваш командир. Ваша капитана моя ходи.

Солдаты побормотали о чем-то между собой, и один из них жестом велел опустить руки до уровня плеч, а другой аккуратно застегнул на нем все пуговицы сюртука и ловко просунул длинную палку с одного рукава в другой.

— Вы что это... Вы что... — забеспокоился Воротников, — господа китайцы... Я не большевик. Я офицер! — Он стоял растерянный, похожий на пугало, которое ставят в огородах, и чуть не плакал от обиды.

Потом его посадили на арбу и привезли в какую-то деревушку. Воротников вымученно улыбался. Его окружили китайцы. Чумазая и сопливая детвора пихала его длинными острыми палками.

— Рюська?

— Капитана твоя?

Воротников пытался объяснить:

— Русский я. Офицер. Мне надо Харбин ходи.

— Твоя хунхуз, — желтым пальцем показал на него старик.

Воротников отрицательно покачал головой.

— Твоя хунхуз, — настаивал старик, и все смотрели на него и согласно кивали:

— Твоя пук-пук.

Воротников хотел было подняться, но ему не дали. Солдаты подхватили под руки и потащили к крайней фанзе.

У него отобрали все: пачки советских дензнаков, доллары, фунты, коробочку из-под чая с золотыми монетами. Воротников бил себя в грудь и сиплым голосом уговаривал:

— Свой я. Бежал из красной России, от большевиков...

Пришел старый китаец, худой, с тонкими кривыми ногами, сел на циновку, некоторое время изучал пленника. Унтер сказал что-то, и старик спросил, прижав ладони к груди:

— Э... твая кыто?

— Я бывший офицер! — уже кричал Воротников чуть не плача. — Служил у Колчака в чине поручика. Теперь вот убежал...

Старик кивнул в знак того, что все понял.

— Тывая куда ходи?

— Харбин.

— Тебе кыто еси там?

— Отец там. Ростов Артур Артурович. Он дантист.

Пока старик задавал свои дурацкие вопросы, унтер, слюнявя пальцы, считал реквизированную валюту. Воротников готов был отдать все, лишь бы его отпустили. Унтер сгреб деньги в стол, поднялся и на чистом русском произнес:

— Подойдите сюда. Ну-ну... — поторопил растерявшегося пленника. — Если вы офицер, а не хунхуз или красный лазутчик, то разбираетесь в топографии. Покажите, где перешли границу?

Воротников долго водил пальцем по глянцевой бумаге, густо испещренной иероглифами.

— Тут все надписи на вашем языке, я не понимаю.

Унтер достал другую карту. Карта оказалась старая, истертая, много раз меченная карандашом и склеенная на уголках. Китайцам она попала, видать, в качестве трофея несколько лет назад. Разобрать что-либо на ней, кроме крупных городов, не представлялось возможным, и Воротников, кисло улыбаясь, постучал по ней грязным ногтем:

— Она настолько обветшала, что ничего не прочитаешь.

— Понятно, — сказал унтер, закурил тоненькую папироску и кивнул двум конвоирам у входа. Те вытолкали Воротникова из помещения и повели ко рву, выкопанному у леса для сброса нечистот.

«Тут, кажется, и наступил ему конец, — подумал о себе, как о постороннем, и тут же возразил: — Не бывать этому».

Чем ближе подходили ко рву, тем больше отставали от Воротникова конвоиры. Он тоже замедлил шаг. Солдаты что-то угрожающе закричали. По обе стороны появились стволы карабинов. Воротников ухватился за них и дернул что было силы. Один карабин оказался у него в руках, а другого солдат не выпустил из рук а от неожиданного рывка упал на колени. Ударом приклада Воротников размозжил ему голову. Безоружный солдат, пригнувшись, убегал в деревню, Воротников выстрелом навскидку свалил и его.

...Из лесу он вышел к железной дороге, лег на поросший полынью откос и стал ждать. Когда появился товарный состав, пропустил все вагоны и запрыгнул в последний. По запаху и грязной соломе догадался, что в вагоне возили скот. В темном углу сидел вооруженный до зубов пьяный китаец. Перед ним с пустым звоном катались бутылки темного стекла.

— Рюська? — спросил он. Поднялся и принялся мочиться в щель, болезненно морщась. Сел рядом. От него несло ханшином и потом.

— Базар бурсой, кукуруза много, рюська барысня идет, сыре дай дорога. Рюська баба шанго, китайська баба сапсем плехой. Тута ните нету, тута тозе ните нету. А руськи баба, — он зажмурил узкие глаза, — тута во! Тута тозе во! Осень хоросий рюська баба, — и прищелкнул языком.

Воротников вытянул из-за пояса у пьяного китайца кольт и, не доезжая Харбина, уже в сумерках, спрыгнул на ходу.

Дорога на Харбин. Август 1927 г.

До Харбина осталось совсем немного. Хшановский подъезжал к Чипхэ, здесь всегда стоял патруль полевой жандармерии. Сказывалась ночь, проведенная без сна, движения были не так уверенны, как всегда, и глаза как будто ветром надуло. Чтоб не искушать судьбу, он повел автомобиль в объезд по скверной старой дороге, которую на середине пути пересекала речка и которая когда-то, в давние времена вела к угольному карьеру. Уголь давно выбрали, и о дороге знали только те, кому она была нужна. Предстояло сделать большой крюк, зато без лишней тревоги.