Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

о самую землю, выкривится во все стороны, переплетется одна с другой, друг дружке навстречу, и вдоль, и поперек, и наискось по-всякому перевьется, не скоро сквозь нее проберешься. Шубница оленям дорогу загораживает, понизу ее только куроптям да горностаям привольно бегать. Зато шубница дает нам самые жаркие дрова. Нижние деревни на Печоре, как только страду в лугах закончат, идут по голоснежице за этими дровами — в приморских поселках других поблизости и не растет.

Вот и мы развели костры из жарких дровец, и в чуме, и у палатки, и в самой палатке — от комаров. А пастухи все втроем оленей спасают.

Вконец одолели оленей комары. Перед самым нашим приездом попали мы под дождик. А на мокрых оленей насядут комары — как смолой засмолят. В редкой весенней шерсти оленя набьется комаров в два лежачих перста. Один на другом, один на другом — в три да в четыре ряда набьются и сидят там в тепле да в добре: ни ветер их не бьет, ни дождь не сечет.

Пастухам и спать некогда. Кусты они секут, боровину да тундровину рвут, наложат на костер, чтобы дым погуще был. Напустят дыму, как туману, и держат стадо под ним.

К утру видит Петря, что никакой пользы от нашей стоянки нету, ни себе отдыха, ни оленям покоя да сытости, и решил ехать дальше. Тракторная дорога совсем рядом лежала, а чтобы пробраться к ней, немало все мы трудов приняли. Пришлось нам вырубать да прокладывать в густых кустах шубницы тропу. Долго ли, коротко ли — выбрались на дорогу. И вот опять наши олешки везут нас с грузом, а от комаров спасти их не можем: хореем разве их отгонишь? И на новой стоянке не легче.

Мечутся олени — то к студеной озерной воде, то к узким пластовинкам снега в разлогах, оттуда к сопочным вершинам, где мог подуть ветерок с моря.

На стоянке кто чем мог, тем и помогал. Пастухи берегли стадо, чтобы не разбежалось, мы с Татьяной да с начальницей костры поддерживали. Леонтьев гонял Черного за оленями, когда они от стада откалывались. А Саша оленей оглаживал да опахивал, будто он мог все стадо от комаров уберечь.

Час ли, два ли побились, Зубатый и говорит:

— Загоним оленей в озерко.

На том и согласились. Олени в воду с охотой забрели. Забрели по шею в воду и стоят там, пофыркивают. Успокоились, видно, стало им легче.

Мы Зубатого благодарить готовы. А он нам говорит:

— Идите спать. Лишний человек оленей пугает…

Спать-то мы легли, но весь остаток ночи слышали, как пастухи и собаки воевали с оленями.

7

Разбудил нас утром Петря:

— Давай вставай! Неладица у нас.

Переполошились мы, вскочили. На Петре лица нет.

— Олени сбежали…

— Все? — спрашиваем мы в один голос.

— Да десятка три, — говорит, — задержали.

— А где они?

— Да вон, к саням да к кустам привязали.

Оделись мы, вышли из палатки и глянули на свое погромленное становье.

Видим мы — в кустах стоят и лежат привязанные олени. И такие они замученные, будто их всю ночь били, а потом по грязи волочили. Пересчитали мы их — тридцать два оленя вместо прежних ста тридцати.

Про пастухов мы не спрашиваем, знаем, что они догонять оленей поехали: каждую ночь дежурили две легковые упряжки, а на санях даже продукты на всякий случай были положены на двое-трое суток.

Просим мы Петрю рассказать, как было дело.

А он Зубатого винит:

— Выдумал тоже — оленей купать! Они кормиться хотят, водой сыты не будут, а как из озера вышли, комар-то на мокрых и насыпал. Тут с моря ветер нанесло. Почуяли олени холодок и взяли волю: головы заломили, носы на ветер — да и прощай. С собаками едва мы этих-то откололи да выимали.

— Что же с этими делать? — спрашивает Леонтьев. — Отпустить — туда же убегут. На привязи держать — от комаров да от голоду сдохнут.

— Думать надо, — говорит Петря.

Думал он и час, и два — и надумал. Стреножил оленей и пустил пастись. Олени не столько едят, сколько рогами в веревках путаются, но и то хорошо — хоть далеко не уходят.

День прошел, а мы обед не варили, ночь прошла, а мы постелей не стелили. Но все еще надежду не теряем:

«А вдруг да вернутся олени?»

Утром в палатку Петря снова голову просунул.

— Олень пропал, — говорит.

— Убежал?

— Комар задавил.

Всей палаткой пошли мы за Петрей. У ближней сопки в кустах бродили и лежали стреноженные олени. Один из лежащих голову закинул и не шевельнется. Глаза остекленели, ноги вытянуты.

— Может быть, это сибирская язва? — спрашивает Ия Николаевна.

Петря, не говоря ни слова, вынул нож, отсек оленю рог и подает нам. И видим мы, что в оленьем рогу ни кровинки нет, один белый-белый хрящ: всю кровь оленя выпили комары. Теперь ни один комар не лез к нему в шерсть: чуял, что тут больше нечем поживиться.

Еще с десяток оленей лежали на земле, и нам страшно стало: не то эти олени отдыхают, не то подыхают…

8

На четвертый день воротился Михайло, пришел пешком, грязный, голодный. Попил да поел с дороги и поделился с нами нерадостными вестями.

— Оленей, — говорит, — не могли догнать. Сперва они в виду бежали. До Нямды доехали, подсаночные вовсе пропали, ног волочить не могут. Бросили их, пешком пошли. День шли — видно, где олешки бежали: где в болотах след, где мох вырван, где куст оборван. А потом вовсе из глаз пропали. Вот, едва дошел…

— А Зубатый?

— Дальше пошел. Говорит: «Три дня ждите: найду — приеду. Через три дня не дождетесь — вовсе не приеду».

Пришлось нам еще три дня лежать да ждать.

Пошли тут споры да разговоры. Петря говорит:

— В Воркуту ворочаться надо. Олени малы, да и те падут. А без оленей по тундре никуда не ускачешь. На лодке всеми людьми да всем грузом — вниз по порогам да вверх по рекам — не уплыть. Осень в тундре захватит пропадем. Надо к Воркуте податься. И никто нас не осудит.

А Леонтьев говорит:

— Вернемся — сами себя должны мы осудить. С какими мы глазами к Александрову явимся? Что ему скажем?

— Ну, а что вы предлагаете? — спрашивает Леонтьева начальница.

— Вперед идти. До рек здесь недалеко…

— До Сядей-Ю вовсе близко, — говорит Михайло.

— Ну а вода нас до Сарамбая донесет, — говорит Леонтьев. — Лодку по порогам я водить умею. Не влезет груз в лодку —