Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

они нам готовят? Как примут?

Знала я, что надо будет нам каждую размоину обшарить, каждый бугор, каждую укатинку исползать, в ином месте десять раз по одному следу пройти. А тундра ой широка: сколько в ней этих бугров да укатинок, да размоин!

Одиннадцать нарт собралось в нашем аргише. Идут они не по ровной дороге, за всеми нужен глаз да глаз. Я вела двое груженых нарт, пастухи по три на каждого. Леонтьев, как олень, вдоль нашего обоза носился: увидит, что нарты с лодкой на кочке качнулись и лодка упасть готова, поддержит ее; заметит, что олень упал, — пастухов окликнет; запутается олень в упряжи — на ходу распутает.

На кочках первые нарты сломались. В другом месте первая лямка порвалась. В третьем — первый воз опрокинулся, сухари и сахар первой водицы с болота глотнули.

Первая стоянка наша была возле чума Зубатого и Михайлы Валея. Поставили они его на краю крутого кряжа, на сухом месте, как на островке. Рядом с чумом и мы палатку раскинули.

От Воркуты мы отъехали семь верст, и она от нас уже скрылась.

— Семиверстными шагами шагаем, — говорю я начальнице.

А той не до меня: в накомарнике ей душно, а без него первые комарики щиплют.

Саша как именинник ходит: рад, что с места стронулся, в поход пошел. Смотрит на начальницу и смеется.

— Пугали меня комарами, а я еще и накомарника не надевал. Прибавки не будет, так еще можно терпеть.

На другой день Леонтьев отличился. Все утро бродил, приходит и рассказывает:

— Вдоль речки пошел я кверху, вижу — за поворотом не близко от меня стая лебедей плазает. Два матерых лебедя — казак да матка — около другого берега держатся, а возле них два лебеденка снуют. Набрал я полные сапоги, а речку перебрел. Забрался на берег, пересек высокий мыс да еще добрую сотню сажен прополз. Подползаю к тому месту, где лебеди должны быть, и вижу…

Помолчал Леонтьев и рукой махнул.

— Две шапки пены к берегу прибились, — их на перепаде накрутило, — а около этих моих лебедей в завертях малые грудки такой же пены кружатся. Плюнул я, сел и давай воду из сапог выливать…

Пришлось мне учить Николая Павловича.

— Ни на реке, ни на ручьях лебедя не ищи. В здешних местах лебедь на болотах да на озерах живет. На иных озерах трясучие островочки есть, ни человек, ни зверь туда не ступит, — вот в таких местах любят лебеди племя выводить. Спросил бы ты меня — не трудился бы напрасно.

Теперь к нашему отряду прибавились еще двое нарт с семейным чумом Валея, а жена Михайлы Татьяна с трехгодовалым сынишкой Митей — на легковых нартах. А всего собралось девять человек да четырнадцать нарт.

Пока жили мы в Воркуте, нам казалось, что все пути закрыты. А чуть стронулись с места — путей хоть отбавляй. Могли мы ехать по тракторной дороге обратно на Сейду, по Сейде кверху — до конца, а оттуда — на реки, которые выбегают в Коротайку: Сядей-Ю, Тар-Ю, Подымей-Вис. Можно было ехать по другой тракторной дороге прямо на Коротайку, к тому месту, где в нее впадает Нямда. Можно было между двумя этими дорогами еще сотню других дорог проложить. А уверенно мы не могли ни одной дороги выбрать: у начальницы не было карты от Воркуты до Сарамбая, где нам велено было начинать работу. А с одним компасом, без карты, только большие знатоки тундры ходят. Вот мы и ждали, что наши пастухи нас выручат.

Легче всего было довериться Петре. Тихой речью да простой душой он давно приворожил нас к себе. Заботный да работный, он без дела есть не сядет, из любой беды в тундре выручит. Да все горе в том, что в здешнем углу Большеземельской тундры он мест не знает. Михайло и места знает, и парень он толковый, да только молодость его мешала на него положиться.

Зубатый в здешних местах родился и состарился. Все места здешние он знал, мог и других вести. Однако не доверяли мы ему. Еще в Кара-Харбее Петя Абраменко рассказывал про него:

— Есть в колхозе Смидовича один старый тундровый кулак Соболев. Две тысячи оленей у него было. Вот теперь ему, после легкой жизни да после безделья, рядовым пастухом в колхозе работать и немило. Из-за этого и Александров хотел держать Зубатого под своим наблюдением, да тот на своем поставил и поехал с нами.

Мы не доверяли ему, а сами знали, что Петря хоть и бригадир, а вести нас может только Зубатый. Но он обиделся, что его бригадиром не поставили, и помалкивал. Для начала все же показал дорогу:

— Сюда, — говорит.

И вот плывет наш аргиш, как в море караван, и не знает, куда. Плывет караван вдоль каких-то ручьев, добирается до их верховий и переваливает в разлоги новых ручьев. Достигнем мы какой-нибудь сопки, остановимся пастухи наши заберутся на макушку и смотрят против солнца из-под руки, будто три генерала своим войскам пути выбирают.

Усмехается Зубатый. Взглянет на Петрю и спрашивает:

— Ну, бригадир, куда теперь идти?

А Петря духом не падает.

Попал к нему каким-то чудом маленький бинокль, с каким по городам в театрах смотрят. Вот вынет его Петря из кармана и с полчаса разглядывает тундру, будто это место он и знает. Зубатый не вытерпит, тоже к биноклю тянется.

— Дай-ка эту штуку посмотреть.

Пока он к нему примеряется да смотрит, Петря перекинется словом-другим с Михайлой и уже знает, куда путь держать. Когда все насмотрятся да покурят, Петря покажет на какую-нибудь приметинку по-под небом, куда надо путь держать, и по-командирски говорит:

— Сюда!

И снова плывет наш караван по буграм, как по волнам, мимо неведомых речек да озер.

Тундра к той поре повеселела. Озера из белых голубыми стали, реки большой лед пронесли и теперь текли вольно, без удержу. Только кое-где под высокими горбами да под крутыми берегами белели пластины плотного лежалого снега. Он налился водой, окреп в пору вешних приморозков и теперь будет лежать далеко за половину лета. Когда я еще недоростком была, помню, уж морошка поспеет, идешь с туеском за морошкой, спустишься к ручью попить, а вместо воды снегу напьешься и морошкой закусишь. А нынче лето ли жарким стало, снега ли топки, а только по круглому году снег не держится, солнце быстро его съедает.

Кусты как зеленым дымом закутало. На мелкоярнике полный лист развернулся, на тундровом березняке — в полулист, на ольшанике почки только