Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

экспедицию.

Под Воркутой Второй, куда мы спустились пешком, мы нашли еще один поселок. Он стоял на берегу реки. Кроме десятка домов, тут стояли еще два чума.

— Поселок Яран, — объявил Вася.

И ведет нас в дом. Здесь жили две ненецкие семьи. Хозяин одной из них, Николай, черный, высокий, на редкость среди ненцев бородатый мужик, сразу признал Васю.

— Опять учиться приехал?

— Летом не учатся. В экспедицию пастухом нанялся.

Николай уже и всех нас за знакомых считает. На столе и сласти, и белый хлеб, и масло появились. Самовар закипел, под чай разговоры:

— Как живешь, Николай? — спрашиваю.

— Хвастать не люблю, сама посмотри.

В горницах весело играли трое малышей: один ходил да гудел вместо трактора, а двое вслед за ним сажали по полу камешки и называли их «картошкой».

— Что это, — говорю, — у тебя ребята не по твоему возрасту малы?

— Не мои, — говорит, — это сыновние.

— А сын-то где?

Потемнел он лицом: на фронте его сын погиб.

Сказала и я ему про свою потерю.

— За великое дело, — утешаю я, — наши сыновья погибли. Им слава, а нам, отцам да матерям, гордость.

Теперь Гитлера из наших земель как большим вихрем несет. Есть еще у нас сыновья. У сыновей — сила храбрая красноармейская, у нас, отцов да матерей, — вера нерушимая. И всем нам партия — правда путеводная. Что против этого устоит?!

Заговорили мы про экспедицию. Про нашу Николай ничего не слыхал, а раньше, когда в тундре жил, ходил с экспедициями, все начальники его знали.

— Они меня все про камни спрашивали, — рассказывает Николай. — Ну, а я коли где что видел, расскажу по совести. Один инженер вызвал меня из тундры на Индигу, показывает на стакан и говорит: «Не видал ли ты вот такого же прозрачного камня, чтобы свет сквозь него видно было?» — «Как, говорю, не видал? Много видал». Повел его на Иевку-реку и показал. Смотришь сквозь этот камень на пятнышко, а видно тебе два пятна. Мне они всего и не расскажут, что хорошего нашли, а находили много. По Черной речке, по Тиманскому хребту, по Индиге до Богатой ямы, где Железные ворота, — везде мы что-то нужное да дорогое находили. Одного не могли найти — «золотого червяка».

— Какого «золотого червяка»? — спрашиваю я Николая.

— А это плитка золота. Говорили: от большого камня эта плитка отколупнута. Нашел когда-то, давным-давно, какой-то Выучейский ту плитку, да испугался и бросил.

И магнит не знаю что такое, а при мне по Черной речке в двух местах ямы рыли, нашли его. На Светлой речке я уголь показал инженеру. А он говорит: «Не наш этот уголь, приносный, от Урала».

Пожалуй, он и не врет.

Прослышал я, что здесь, на Воркуте, коренной уголь нашли, всей семьей сюда поехал. Думал — добро мне будет. А тут война, сын ушел. Как извещение я получил, ноги у меня сдали. Больше я, видно, по тундре не ходок.

— А чем живешь-то? — спрашиваю.

— Да вот рядом со мной олений совхоз. Оленей-то у него много тысяч по тундре бродит. И работы мне до смерти хватит: с нартами да с упряжью вожусь. Живу я опять на таком месте, что мимо меня никто не проедет да не пройдет, ни конный, ни пеший. И экспедиции все по старой памяти ко мне за подмогой да за советом идут.

В Яране ходила я смотреть здешний скотный двор. Он стоял рядом с домиком Николая, длинный, как колхозный стог сена. Заглянула я туда вижу: от стены до стены по обе стороны стойла стоят, скотницы в белых халатах расхаживают. Попросила я их показать мне все хозяйство.

— А ты, — говорят, — с чего задумала к нам заглянуть?

— Я, — говорю, — вековечная коровница. Дай вам бог выкормить да выпоить, вырастить да раздоить столько коровушек, сколько я через свои руки пропустила.

Провели меня женки по всему двору. Вижу — коров, рогатых и комолых, черных и красных, белых и пестрых, полным-полно. На ногах они высоки, костью широки, шерстью гладки, вымя до колен.

— Откуда, — спрашиваю, — таких красавиц вывезли?

— Из Холмогор, — говорят женки.

Вот я хожу между коров, глажу их да приласкиваю:

— Пестронюшка да буренушка, красулюшка да белонюшка! Куда это нас с вами занесло? В тундрах ли вам бродить? Гулять бы вам сейчас в широких лугах да зеленых травах на сладких росах, отдыхать бы на желтых песках под солнышком.

— А здесь-то чем им худо? — рассердилась на меня одна скотница. Свежей ключевой водой поим их, кормим отрубями да жмыхами к сену на добавок. Кормим во пору, доим вовремя, моем дочиста. Чего еще им надо?

Хожу я по Ярану — люди встречаются нарядные, не как мы, дорожные люди, в тобоках[30] да малицах. Мужики в костюмах ходят, женки да девушки — в легком городском платье. Навстречу мне идет девушка, и в руках у ней большой букет цветов. Цветы, вижу, не наших краев.

— Где, — говорю, — ты набрала их?

— Да вон, — отвечает, — в оранжерее.

И показала рукой. Пошла я туда, зашла под стеклянную крышу, и кажется мне, что я в другое царство попала. Стены, как хмелем, какой-то раскудрявой травой обвиты. Под стеклом на высоких наклонных столах в горшочках разные цветы красуются в полном расцвете. Ни одному я имени не знаю, кроме роз, нежных да розовых, как наша северная вешняя заря.

И думала я:

«Вот тебе и тундра, неродимая земля! Кто эту красу видел, у того язык не поворотится неродимой нашу землю назвать. Прежде сюда из теплых краев только птицы залетные прилетали. А теперь вот нашла тундра-матушка себе хозяина, и вся ему стала подначальна. Города в тундре прижились, клады заветные нашлись. Сама Москва сюда заботливую руку протянула. И вот на хозяйскую заботу отозвалась тундра жарким сердцем Воркуты, песнями гудков заводских, плодородием и богатством. Красуйся и дальше, моя родимая, тундровая земля!»

2

Собралась наша экспедиция в одну семью. Старший в нашей семье начальник экспедиции Донат Константинович Александров.

Сначала он мне не понравился. Тихий, неторопливый, лишний раз не пошевелится да не встрепенется, голос у него негромкий, слово скажет изредка, будто нехотя. Я и думаю:

«Неужели такие тихие начальники бывают?»

— Оленей привел? — спрашивает он Леонтьева.

Выслушал и говорит:

— А мы думали — не достанешь оленей. Чуть обратно не уехали.

Вот и вся его беседа. Сидит на стуле, будто врос в него, и покуривает трубочку.

Когда Леонтьев про меня сказал, Александров отвечает:

— Что-нибудь придумаем.

И зовет нас обедать. За обедом вокруг стола