Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

саду зеленом — там она сама в глаза бросается. В северных наших краях увидит и почует красоту только зоркий да чуткий.

Часть вторая

В СЕРДЦЕ ТУНДРЫ

1

Уже за два дня до приезда в Воркуту мы ни о чем больше не говорили, как только об этом городе. Тимофей, Дарья и Вася наперебой рассказывали о том, как они ездили туда в прошлые годы. Вася окончил там пять классов, а отец с матерью каждую осень привозили его и каждую весну приезжали за ним. Ненецкие ребята где ни учатся, а на лето все равно рвутся в свои оленьи края, поближе к чуму, к олешкам, к своему тундровому житью-бытью. Тянут их к себе простор да приволье.

Приедут за Васей мать или отец и неделями гостят в Воркуте, пока олени отдохнут и наедятся. Вот они и насмотрелись на все, чего раньше и во сне не видали.

И сейчас спешат похвастаться своим городом, в котором ни я, ни Леонтьев никогда не бывали. И, наверное, думают они, что, кроме них, никто из нас и городов не видал.

— Беда большой город! — говорит Тимофей и головой крутит.

— Беда большущий! — поддакивает Дарья. — На двух берегах чумы стоят, не такие, как наши: из матерого леса да из красного камня. Высокие да широкие: один чум — наших сто надо.

И разводит руками. Дарья научилась от Васи считать до ста, а больше чисел не знала. А Вася смеется:

— Однако, мамка, из сотни ты не больно широкий чум сделаешь. Там на одну электростанцию тысячу наших чумов сложить — и то мало будет. Из тысячи чумов разве школу сложишь?

Дарье не любо, что сын пересмешничает. Надуется, пофыркает, помолчит, да снова за те же речи:

— Вот я на шахту «Капитальную» к одной начальниковой женке в гости ходила, дак чум-то ихний побольше твоей школы будет. Приедем, опять на «Капитальную» пойду. Анна все про наше житье ненецкое спрашивает. Говорит: «Как вы хлеб печете да какие свадьбы справляете, да как ребят лечите?» «Хлеб, говорю, когда в котлах, когда на палках печем. Свадьбы, говорю, как все люди, с вином да с песнями, да с гармошкой справляем. Вот прежде, говорю, не так свадьбы вели. Парень девку брал только из своего рода: Валеи — из Валеев, Тайбареи — из Тайбареев, Сядеи — из Сядеев. И свадеб никаких не было, одно пьянство».

Долго сказывала Дарья и снова начинала с мужем да с сыном спорить: кто чаще бывал да больше видал, да тверже упомнил все, что есть в славном городе Воркуте.

Мне после этих рассказов до полуночи думалось. Дарья тоже всю ночь с боку на бок ворочалась. Вот я и говорю ей:

— Вставай-ка, Дарья, да слушай. Вот у вас, ненцев, сказка сказывается:

«Жил-был в тундре богатырь. И владел он сундучком заветным: где его откроет — там город стоять будет, как закроет — город обратно в сундучок уйдет. Когда богатырь помирал, видно, закрыл он свой сундучок. Да не только закрыл, а, видно, в землю его закопал, как клад заветный».

— Знаю-знаю, — говорит Дарья, — эту сказку от дедушки слыхивала.

— А не слышала, — говорю, — ты, что на сундучок тот заклятье положено? И теперь кто найдет тот заветный клад, на свет белый подымет, откроет сундучок — город из него выйдет да на все веки тут и останется. Сколько раз его люди найдут, столько в тундре и городов будет. Сундучок открывается, закрывается, а города остаются.

— Этого не слышала, — говорит Дарья.

А я дальше свое веду:

— Так вот слушай. Когда здесь, на Воркуте-реке, ученые люди раскопали уголь, видно, нашли они этот сундучок, открыли его — и остался город.

— А сундучок где? — спрашивает Дарья.

— Сундучок, — говорю, — свою дорогу знает. Скрылся он снова в землю в неозначенном месте.

— А теперь кто его найдет?

— Как, — говорю, — кто? А мы-то зачем едем? Этот самый клад заветный искать будем.

— Да ну? — удивляется Дарья. — А Тимофей говорил: керосин искать велено.

— Вот что, Дарья, скажу тебе тайное слово, только помалкивай, не всем сказывай. Сдается мне, что сундучок возле этого керосина и должен быть.

Когда солнце до востока дошло, услышали мы в первый раз дальний-дальний тягучий гудок. Долетел он до нас с вольным утренним ветром, будто шмель в чуме загудел.

— Шахта «Капитальная», — сказала Дарья. — Как комар поет. А в Воркуту приедем — уши береги: как медведь ревет.

Зевнула и прибавила:

— Далеко еще. Три побердо будет.

Так и вышло: проехали мы после этого не меньше тридцати километров и попали в город только к концу вторых суток.

Сначала показались снежные горы.

— Камень, — говорит Петря. Так все ненцы называют Полярный Урал.

На белых окатистых боках Урала чернели какие-то покривленные тычки, будто сломанные штормом мачты. Долго нам пришлось ехать, пока мы различили, что это стрелки подъемных кранов. Показалась какая-то постройка, высокая, как колокольня, только без крыши.

— «Капитальная»! — кричит Дарья. — Анна-то вовсе рядом живет.

Чем ближе мы подъезжали, тем больше видели. По обе стороны шахты «Капитальной» дома стоят, как спичечные коробки набросаны. И вот мы уже так близко, что Вася пальцем тычет и рассказывает:

— Это школа моя… Это театр городской… Это электростанция… Это управление Воркутстроя.

В стороне от Воркуты дымили в разных местах трубы каких-то поселков.

— А это что? — спрашиваю я Васю.

— Это другие шахты, а возле каждой поселок. Три года назад их и половины не было. Ох и растет Воркута!

От города к поселкам рельсы проложены. И видно нам с высокого берега, что скоро все эти поселки не иначе как с городом сольются!

— Вот это город! — говорю. — Всего лишь три года назад Воркута городом назвалась, а уже наш Нарьян-Мар далеко позади оставила.

Река Воркута голубой лентой город надвое перерезала. Город Воркута на другом, на левом берегу, вокруг шахты «Капитальной», выстроился. На нашем берегу, тоже вокруг шахты, свой город вырос.

— Воркута Вторая, — назвал его Вася.

Обе половины города вдоль и поперек рельсами опоясаны. И бегут по тем рельсам груженые углем поезда. А главная железная дорога, что из Москвы ведет, проходит мимо шахты «Капитальной», вдоль всей Воркуты.

Петря смотрит на поезда, улыбается и говорит:

— Железные аргиши.

По обоим берегам реки огороды раскинулись. Ползают по ним тракторы, стрекочут, как кузнечики, и волочат за собой многолемешные плуги и заводские бороны. Тимофей с Дарьей поставили чум на самом высоком месте правого берега и пустили оленей пастись. А мы пошли искать