Коммунисты - Луи Арагон

всецело посвятить себя заботам о своем городе. Министром юстиции будет Бонне. Шампетье де Риб назначен министром иностранных дел… В остальном никаких существенных изменений. Разочарование ждет не только социалистов. Политические деятели всех партий питали честолюбивые замыслы, наносили деловые визиты, преисполнялись надеждой, выслушивали полуобещания. Одни рассчитывали на Петэна, чтобы снова выплыть на поверхность, другие делали ставку на Рейно или на Даладье. Фланден и Фроссар[152], те проходу не дают премьеру, добиваясь объявления коммунистов вне закона. Пусть потерпят, пока пройдет мобилизация, всему свое время! Что это за непрерывные претензии? Только что реорганизовались, прикажете реорганизовываться снова? Нет уж, придется подождать. Социалисты дуются. Правда, они тоже поддают жару. Но не хотят открыто пачкать руки… ну что ж, пусть пеняют на себя! Если Блюм не хочет, чтобы его постигла участь Керенского, пусть принимает меры! Пусть поэнергичнее действует на заводах, среди рабочих. Против социалистов надо поднять травлю, напустить на них хотя бы «Гренгуар». Чем чаще будут их валить в одну кучу с подголосками Москвы, тем усерднее придется им отмежевываться. Настал решительный момент. Не только для Блюма, — и для Жуо, Белэна и компании тоже.

Все это майор Бенедетти излагает Доминику Мало. Когда Доминик, потрясенный новостями, еще отказываясь в них верить, рано утром бросился в совет министров, Даладье даже не принял его. И поручил Бенедетти переговорить с ним, воззвать к его патриотическим чувствам… Что он может возразить, когда Маршандо подает пример? Неужто он станет добиваться министерского портфеля, в то время как Маршандо, движимый столь благородными побуждениями, делает такой красивый жест, отказываясь от своего поста! Разумеется, ему нечего возразить. Да и для себя лично он вовсе не так уж жаждал портфеля — больше для Раймонды… Но ему страшно вдуматься, почему так вышло. Несчастная Франция! Значит, правда, что мы стали вассалами Сити? Боже правый, куда же мы катимся, если министров делают в Лондоне? Даладье не подозревает, что об этом открыто говорят… Сидит, запершись в своем кабинете. Откуда ему знать о том, что творится вокруг? Вот, например, эта история с немцами, которых затолкали всex подряд на стадион Коломб… Премьер, безусловно, понятия об этом не имеет! Бенедетти с радостью констатирует, что разговор отклоняется в сторону, и проявляет живейший интерес к делу Мессермана, вникает во все подробности. Он даже выражает готовность немедленно переговорить об этом с Даладье. Иначе Мало не отвяжется. Одержимый какой-то. Налезает на него, дышит прямо в лицо, пот с него льет градом. — Погодите минутку. Постараюсь поймать премьера между двумя докладами. — Премьер поморщился, узнав, что Мало никак не выкурить из соседней комнаты. А? Что вы говорите? Он хочет, чтобы какого-то немецкого журналиста отпустили из Коломб? У него, верно, не все дома! Он настаивает? Впрочем, что ж… Вы говорите, немца можно использовать на радио… хорошо, пристройте его на радио. Надо же что-нибудь сделать для бедняги Доминика — я, кажется, огорчил его… Кстати, из него можно извлечь пользу — посоветуйте этому тюфяку шепнуть по секрету Висконти, что для итальянской авантюры, по мнению военных кругов, сейчас уже слишком поздно. Мало будет казаться, что для него не все пропало, кстати, он обожает поручения. А друзей его преосвященства Гарилья[153] надо успокоить. Но прежде всего поскорее уберите его отсюда.

Майор Бенедетти вернулся от премьера, не зная, как приступить к делу. Служитель насмешливо косился на Мало. Немыслимо втолковывать все это Доминику здесь, в канцелярии, где полно народу… Хотя у Бенедетти трудно заподозрить какие-либо человеческие чувства, настолько он похож на вешалку в мундире, но тут ему стало жаль Мало. Депутат сидел такой растерянный, весь потный, раскисший. Идемте, выпьем по рюмочке в «Почетном легионе» — это маленькое чистенькое кафе в тени — там прохладно.

Он объясняет депутату положение дел. Вот, можно сказать, день обманов! — Но премьер рассуждает так: если им швырнуть кость, они набросятся на добычу и забудут обо всем остальном…

— Ну, хорошо, в отношении социалистов я понимаю… Но меня, подумайте, майор, меня, старинного друга, водить за нос… Я ведь ничего не просил… Зачем же было водить меня за нос?

— Не расстраивайтесь, господин Мало. Что вы будете пить?

— Все равно… И опять-таки, я не столько за себя… но маршал, подумайте!

— Значит, вы так потрясены потому, что маршал уехал ни с чем? Что ж — сам виноват… Я его знаю не со вчерашнего дня… Ведь он же был министром в тридцать шестом году[154]. И что из этого получилось? Главным советчиком при нем состоял генерал Лор… Он всех принимал — был очень вежлив… а потом… сколько зря было упущено времени и возможностей… На смену Петэну пришел генерал Морен, потом заводы были заняты забастовщиками. Вот вам…

— Это дело прошлое!..

— Ничего не изменилось. Священное единение никогда не было по нутру маршалу. Он разделяет точку зрения многих военных, на их взгляд — чем хуже, тем лучше. Дело было только за ним. Надо правду сказать, ваш друг Даладье всячески щадил его… если бы не он… то, принимая во внимание шашни с кагулярами…

— Это гнусная клевета…

— Согласен, клевета… но гнусная ли — это еще вопрос!

— Маршал себя бережет.

— Ради чего? Скажете — ради Франции. А что такое в наше время Франция? Вы знаете, как думает премьер: Франция — это мы!..

Мало недоумевающе смотрел на Бенедетти. Нет, череп вовсе не ухмыляется. Просто у него слишком короткая верхняя губа. И все-таки в его речах есть подозрительный душок. Хотя Даладье фактически предал его, Доминик не в силах безоговорочно осудить премьера… А в разговорах майора есть что-то такое… Спрошу при встрече генерала Декана — похоже на то, что этот Бенедетти служит и нашим и вашим, у него нет-нет, а проскальзывают странные намеки… Если завтра произойдет национальная катастрофа, сможет ли, скажем, Даладье положиться на такого человека? И, насколько он понял, на таких генералов, как Жорж и Жиро[155], в совете министров тоже не очень полагаются… Эх! если бы все были похожи на Декана! При нем премьер может спать спокойно. А майор как раз говорил:

— У нас теперь военный кабинет, это главное…

Главное? Мало растерянно смотрит на своего собеседника. Это он нарочно, что ли? Соль на рану… Так говорить можно, только желая довести человека до отчаяния!

— Война-то все-таки идет, верно? — продолжает Бенедетти. — В Польше. У нас, слава богу, нет. Вы